АФРИКА.

Утром 12 июля 19… года в бухточку города Саграсан вошел небольшой белый корабль с широкой черной трубой и с звездно-полосатым флагом на корме. Два тяжких якоря с плеском и гудом ушли в лазурную глубину, напугав трех молодых акул.

Корабль издал утробный победный звук, всем корпусом сотрясаясь от своего приветствия африканскому городку. Ближе к полудню, когда солнце уже пылало над океаном и все на красноватых от ила улочках Саграсана спряталось в тень, на трех шлюпках экипаж «Эдвенси» направился к берегу.

— Ну и дыра!.. — покачал головой ван-Тратт, второй помощник капитана, молодой и самый образованный офицер на «Эдвенси».

Капитан Кокер ничего не ответил. Он  видел места и похуже. В конце концов, здесь даже есть каменные дома и род супермаркета под зелено-красным полосатым тентом.

— Налево или направо? — спросил Кокера его первый помощник Бирн, похожий на бритую сумрачную гориллу.

Капитан посмотрел долгим взглядом на перистые верхушки тонких высоких пальм.

— Налево, — сказал он равнодушно, как бы и про себя.

— Точно налево? — переспросил Бирн, чуть прищурясь. Очевидно, он был не слишком доволен выбором капитана.

Кокер поморщился и решительно зашагал налево под серый тент над входом в длинное строение из красноватого окаменевшего ила.

Бирн пожал плечами, давая понять ван-Тратту и всей команде, что он вовсе не солидарен с выбором капитана.

— Какая разница? — мягко заметил ван-Тратт. — Налево — значит налево!

И первым двинулся вослед капитану, сияя снегом парадных перчаток.

Бирн и матросы повалили за ним, всем видом показывая друг другу, что выбор сделан за них, насильно, и что каждый распорядился бы своим досугом иначе здесь…

 Под тентом они раздвинули две тяжелые, пропитанные водой циновки, заменявшие здесь двери, и вошли во внутренний двор. Собственно, как оказалось, и все здание состояло из красноватой, сложенной из местного ила изгороди вокруг посыпанного песком двора. По углам двора реяло штук восемь тоненьких пальм, которые не давали сейчас никакой тени. В этом влажном и жарком, каком-то потном воздухе листья на них даже не шевелились. И запах пота, пронзительных дешевеньких дезодоров и еще чего-то, что было всем отлично знакомо, но из сознания сейчас ускользало, — вот что стойко висело над всем двором.

В середине двора был квадратный бассейн. Когда моряки вошли, солнце как раз встало над их головами и блеск воды залепил им на миг глаза.

Почему-то матрос Лонгби положил при этом руку на плечо юнги Смайта, и тот всем телом почувствовал теплое пожатье жесткой матросской длани.

—    Парень, не дрейфь! — как бы сказало это пожатье.

Какой-то смуглый толстяк в грязных армейских шортах и в длинном ожерелье из белых кораллов стал метаться по двору с криками, точно раненый пеликан.

Возле своих закутов с откинутыми циновками входов выстроились фигуры. Желтые, шоколадные, совсем черные, все они блестели, как весенние лужи. Чем-то напоминали они выставленные на продажу штиблеты, сандалии, сапоги.

Матросы, сбросив оцепенение, стали вдруг перемигиваться, подталкивать друг друга локтями и издавать странные звуки, похожие на «ого» и «угу»; или просто это было совсем уже непонятное хеканье.

Первым решился ван-Тратт. Он быстро (видно, давно уже себе присмотрев) подошел к невысокому юному негритосу в лихой пронзительно-желтой каскетке, легонько шлепнул его по плечу, и циновка скрыла обоих от взглядов всех.

Следом вышел наглый боцманюга Додж-Лысая Жопа. Он  обнял сладенького индуса с усиками и бесстыже, при всех, пожал его чуть напряженный уд. Индус осветился льстивой улыбкой. Циновка упала с сухим легким треском.

Офицер-стажер Кей и его дружок матрос Фил Самблер в обнимочку подошли к высоченному бритоголовому негру с бесстрастным лицом проститута. Кей и Самблер, оба юные, стройные и свеженькие, казались игрушками рядом с этим гигантом, у которого плечи были слишком уж тяжелы для тонкого, очень еще молодого торса.

И снова циновка метнулась вниз, — словно захлопнулась мышеловка.

Тут старший помощник Бирн, точно вспомнив, что он здесь начальник и нечего давить слабину перед всей командой, подошел к самому крупному здесь Геркулесу. Он властно указал верзиле взглядом на вход в закут и скрылся первым в черной его тени.

Через пять минут во дворе остались лишь Кокер и братья Рей и Пол Соулы. У них была общая мать, но разные отцы. Рей, чуть выше и старше на год, обнял Пола и опустился с ним на песок у ног капитана.

Толстяк в шортах и ожерелье приволок для Кокера белое пластиковое кресло и установил его тут же, в пристенной тени.

Кокер сел. Лицо его было недвижно. Он точно не видел не стройных братьев Соулов, ни толстяка, ни рядка каморок, уже сплошь прикрытых циновками.

Кокер расстегнул штаны. Толстяк метнулся, было, к нему, но капитан каким-то неуловимым движением губ отставил  его порыв. Он лишь снял перчатку с левой руки и сжал свой узкий, как кортик, член у самого основанья…

 …Итак, боцман Лысая Жопа и индиец Хабхар скрылись за тростниковой шторкой. Додж так и не отпускал из жестких и сильных пальцев атласную задницу Хабхара и притянул его к себе, свысока усмехаясь и вспомнив попутно свою кликуху.

Хабхар понял это как ласку, улыбнулся еще нежнее и шире и попытался лизнуть боцмана в шею, но Додж лишь сильнее сжал ягодицы парня и запустил палец ему в «дупло». «Дупло» было отличное, разработанное, как нельзя лучше, и Додж стал вертеть пальцем в «дупле» у Хабхара, пытаясь прорваться к напрягшейся, жаркой его простате.

Целоваться проституту боцман все же покуда не позволял, оттягивая это мило-грязноватое и пустое.

 В соседней кабинке крепыш Лбабма мерил взглядом белого невысоконького матроса. Собственно, Лбабма уже хотел это юное нежно-розоватое тело, а Рик Вайсбан блудливо косился на негра с косматой грудью и думал, что он, Рик Вайсбан, гарлемская безотцовщина, опять имеет сладостную возможность оприходоваться по всем статьям с мужиком негритосом.

Нежность и похоть заставили Рика прикаменеть.

 Юнга Смайт протянул руку несчастному, сморщенному парнишке и представился дружелюбно. Куки внимательно, но затравленно поглядел на него, вовсе не отвечая.

Тогда Смайт показал на обвисший, удивительно длинный хуй негритенка. В сущности, сейчас юнге хотелось лишь пообщаться. Но Куки знал по-английски только три слова: «виски», «сосать», «ебаться» и боялся, что белый откормленный господин рассердится и его ударит. Куки опасался даже не боли, а подтвержденья привычной ему уже истины, что на этом свете Куки будут всегда лишь бить, ебать и смеяться над его непомерным обвисшим членом.

Смайту вдруг стало жалко Куки. Он растерялся, было, от нахлынувших  чувств, но тотчас обнял потного негритенка и погладил его по жестким, как наждак, волосам.

 Боцманмат Джереми Гринберг — кучерявый могучий еврей, «кулак капитана» — укрощал негра Эла, который по разным-всяким приметам, решил боцманмат, был в оны годы матросиком. Даже кожа этого мускулистого коротко стриженого парня — показалось Гринбергу — пахла йодистым запахом моря.

И Джереми проникся к нему той странной грубой, давящей все на своем пути страстью, которую он всегда испытывал  к матросам. Он  вгонял в толстые губы Эла «по самые помидоры», вынимал, тщательно вытирал о гневное, зажмуренное лицо черномазого и вгонял опять.

Гринберг впился в плечи парня ногтями, давил, но тот упорно, злобно не издавал ни звука, так что  Джереми показалось  вдруг, что он один на свете теперь и что он будто бы не ебет проститута, а месит пестом мокрую, вспотевшую соком плоть земли, из которой ему еще предстоит вылепить подобие любимого и такого враждебного мира.

 Фред Хафнер, старший боцманмат, всегда стремившийся к знаниям и очень честолюбивый, ебал щупленького подростка Саида, поставив его раком. По временам Хафнер скашивал глаза в узкое зеркальце, о которое почти терлось желтенькое лицо Саида. Тот был внешне бесстрастен и только лишь иногда кривился от нового ощущенья. Крестец его ходил слаженно-машинально, в такт ударам.

Оба чувствовали, что работают на совесть сейчас, и оба от этого — каждый по-своему — были спокойны, душевно невозмутимы. Наконец, им стало казаться, что все звуки вокруг исчезли и в наступившей, точно перед бурею, тишине раздается лишь мерное чавканье-хлюпанье плоти о плоть, плоти о плоть, плоти о плоть…

 Стивен Джордан, третий помощник капитана, точно черный мохнатый жучок, налегал на спину и ягодицы мулата Эда. А тот, на полголовы выше белого человека, яростно отдавался ему, — всею задницей, всем крестцом, по которому, словно у лошади, стекали липкие струйки пота. Эд, знавший и любивший все это дело с шести лет, лишь досадовал в душе, что хуй Джордана оказался не таким уж толстым и длинным, как у вчерашних пяти горилл из местной полиции. И точно почувствовав это, Джордан вырвал свой член из недр Эда и властно перевернул парня на спину.

Длинные ноги Эда легли на потные костлявые плечи Джордана, а тонкий сизый хуй офицера ворвался в развертсую плоть проститута властно и метко, — словно в исконное свое, подлинное жилище.

Теперь яростное лицо Джордана нависло над полузакрытыми глазами Эда, а тот лишь водил языком по губам и стонал тихохонько, вздрагивая, — и вид у Эда сейчас был, как у путника посреди пустыни.

…У путника, издыхающего от жажды в предсмертной яркости последнего миража. Этот мираж ослепил его блеском бескрайней водной поверхности, которая все отступала и отступала, — маня, зовя, предрекая…

 Братья Соул, Рей и Пол, лизали каждый по ступне капитана Кокера, сами друг друга подкачивая усердно. А Кокер уже стонал, с ужасом чувствуя, как подступает последнее, мучительно-яркое содрогание, и мир вокруг него точно исчез совсем, превратясь в одно сплошное яростно-розовое свечение, —

 Как вдруг земля под городком Саграсан вздрогнула, словно живая, и быстро, неудержимо побежала трещинами, и складки ее, вздымаясь, крушили и мяли маленькие дома.

И дно бухты вдруг обнажилось от всякой воды, и вода умчала трех сонных больших акул в океан, как щепочки, и гордый «Эдвенси» оказался лежащим на боку среди крошева белых кораллов и месива придонной вонючей тины.

Через пять минут, когда земля устала корчиться и реветь, вода вернулась ослепительной хрустальной стеной и упала на побережье, и почти тотчас рванулась назад, обратно, в привычный простор океана.

И трупы матросов и негров умчались среди прочего житейского хлама в темную бездну. Так взорвавшаяся стихия навек разомкнула их сладостные, горестные и слишком доверчивые объятья.

 

 C – Copyright Валерий Бондаренко

 

E-mail: info@mail