ДУРИК

 

Со двора отец вернулся мокрый от пота и снежного крошева, что лепило все утро с мутного, тусклого неба. Это крошево сделало двор непролазной вязкой кашею. Бесполезно отец скрежетал по тротуару огромной своей лопатой. Наконец, он обессилел в борьбе со стихией, чертыхнулся скупо и вернулся в подвал.

Дурик сидел на коленях перед самой дверью. Он обрадовался отцу, но виду не подал: лишь косился влажно, как отец зашвырнул лопату в угол и пошел в закут к себе на койку, отделенную от остального помещенья старой, в розовых и белых цветках, клеенкой.

Для Дурика закут был почти недоступен: там жили отец с Савоськой. Закут был таинствен, и он манил.

Аришка, сестренка Дурика, лежала на низком столе в главном помещении, где были лопаты и метлы, а также раковина и три стареньких рыжих от грязи унитаза. Унитазы эти тревожили Дурика и заставляли его мечтать. Какие-то прозрачные водяные духи, казалось ему, заключены в их вечно журчливых, хлюпающих  бачках. Люди приходят к ним с улицы, бросают в банку Дурику желтые и серебряные монетки, ебут Аришку, а после писают в унитазы с веселым шумом, а порой со смехом и скрещивают струи. И вслед затем духи точно срываются с цепи, ревут в гневе за этакое паскудство, ярятся, но дальше унитаза не смеют прыгнуть. (Почему Дурик знает, что писать - паскудство? А это безногий Савоська как-то по пьяни под себя нассал. Отец молча напинал его, а после сказал, что это паскудство, что и так грязищи в подвале невпроворот. И Савоське, когда он протрезвел, стало стыдно, он все просил-умолял отца пожалеть его. Отец молчал полдня, а потом простил. Он только с виду хмурый всегда, а в душе-то добрый).

Коренастенький человек отошел от Аришки, помочился аккуратно в крайний унитаз и приблизился к Дурику. Был человек уже стар, в валенках и ладном военном бушлатике, - отставник.

Дурик привычно лизнул солоноватый знакомый член, похожий сейчас на розовый сморщившийся чехольчик. Старик раз в месяц все еще обязательно заходил к Арише.

- Ишь, дурак дураком, а ласковый, как щеночек, - сказал отставник благостно и стал застегиваться.

- Петро! - крикнул затем он отцу.

- Чего еще? - устало буркнул из-за клеенки тот.

- Ты б сынишке свому яйца отрезал да пизду хорошую сделал бы! Все бы с придурка польза была, и Аришеньке помогал бы...

- Он итак сосет, - буркнул отец.

- Сосет - это что! - не унимался старик, разогреваясь пришедшей блажью. - А так бы ебли его. Еще больше народу бы к вам ходило!..

- Да толкутся уж с девяти часов, - ответил отец все еще недовольно, сонно. - Как солдат на стройку пригонят - сразу по нескольку человек уж прется. Дверь только знай себе бухает, не уснешь. И молодые, злые: Аришка все время  визжит, паскуда.

- Солдаты денег много-то не дадут, - возразил старик. - Больше полтинника в банку, небось, не кинут. А наваливаются сразу по пять-шесть рыл. Знаю я, сам двадцать лет служил. А ты вот мальчонку-т под бабу сделай: оно, глядишь, и хороший клиент пойдет!

- Ладно, Павел Игнатьич, учтем твое пожелание, - зевнул отец.

Отставник, кряхтя, стал взбираться по оббитым ступеням к двери, а Дурик весь затаился. То, что ему могут отрезать яйца, Дурик представлял себе как странность и  возможную даже боль. Но то, что он будет помогать Аришке, обрадовало его. Дурик подумал, что, может, тогда отец станет лучше к нему относиться, что не будет его пинать и даже однажды возьмет на койку. И тогда они станут жить на койке втроем: отец, Савоська и он, Дурик, тоже.

Между тем, Аришка приподнялась на столе, накинула на ноги себе телогрейку:

- Блядь, козел старый! И подмываться не надо после него, - сказала она, вдруг хрипло, коротко хохотнув.

- Ты итак не подмываешься никогда, - сказал Дурик робко, радуясь, что завязался вот разговор.

Черная, точно в перьях, всклокоченная головенка Аришки дернулась. Сестра ошерилась раздраженно:

- А ты подмечаешь, бля? Тоже, клиент нашелся! Хули трандишь - ща как в морду тебе нассу!..

- Нассы, - кротко сказал Дурик и ласково улыбнулся.

- Нассать? - задумалась, было, и впрямь Аришка. Но, видимо, не нашла в себе силы сползти со стола: перед дедком ее пятеро калмыков стройбатовских отпахало. У нее все болело меж ног, да еще сосала одновременно так, что скулы теперь свело.

- Подай судно, - велела Аришка, откинувшись на тряпье, лежавшее у нее в изголовье.

Дурик вскочил, подбежал с облезлым тазиком, смешно раскачиваясь на косолапых больших ногах. Аришка ударила струей в тазик так, что брызги, как слезы, потекли по щекам у брата.

Дурик слизывал машинально с губ и пялился на две сизые толстые складки, из которых летели струйки.

- Нравится? - подмигнула Аришка, заметив его вниманье. - Че ж ты-то меня не ебешь? Ведь брат! Я те и поддавать забесплатно стану... Если сможешь трахнуть, мудак... - закончила она неожиданно мрачно.

- Ты такая... красивая! - не сразу нашелся Дурик и гулко сглотнул слюну. - Я тоже хочу, чтоб как ты...

Хоть и устала Аришка, но тут она хрипло расхохоталась и дернула аж ногой:

- Мудак! У тебя же лучше...

- Что лучше? - не понял Дурик.

- У тебя хуй есть и  яйцы! Ты ж мужик1 И хуй у тебя большой, только кривой. Ты ж дрочишь все время, я подглядела...

- Я... дрочу? - изумленно попятился Дурик. Он, кажется, был в испуге.

- А то! Небось, когда ебут меня, каждый раз... Я тоже себе дрочу, потому козлы все такие вонючие - отвлекаться надо...

- А как ты дрочишь? - спросил Дурик робко и весь тотчас раскраснелся от любопытства.

Аришка нажала на свою красноватую, точно прыщик, пипку, стала пальцем быстро-быстро ее тереть и дергать.

Дурик во  все глаза смотрел-смотрел, а потом и сам поддрочивать себя начал.

- Видишь! Хуй-то встал! - сказала Аришка, скосясь на брата. - Давай, попробуй!

 Дурик не понял. Тогда Аришка раззявила обеими руками щель. Густо-красная, атласная, чем-то похожая на распахнувшийся, страшно пахучий зев, она испугала Дурика. Он от своей двери никогда не видел вблизи вот так, какая она, пизда у его сестрицы...

- Сувай сюда! - подсказала Аришка вдруг мягко, точно и застыдившись.

Дурик подошел вплотную к ее столу. Член его уперся во что-то скользкое и, как почему-то показалось вдруг Дурику, жирненькое.

- Ну же! - нетерпеливо толкнула его Ариша ляжкой.

Дурик страшно зажмурился и ткнулся куда-то в клеенку сбоку. От внезапного ее холода член опал.

- Блядь! - выругалась Аришка. - Еще дрочи! Или нет, давай я те пососу лучше: братан же, в конце концов!..

Дурик обежал стол, встал, как вкопанный, над головой Аришеньки и опять зажмурился. Сначала он не понял, что с ним делают. Что-то грубое и шершавое задело его, казалось, в самое сердце.  Затем его потянули куда-то, - сначала легонько, потом настойчивее, вдруг почти грубо, властно. И снова шершавость, как рашпиль, впечатывала в душу сладостный, стылый ужас и  рождало робкую  попытку все-таки спрятаться, ускользнуть...

- Классно? - прогундела Аришка снизу.

 -Б-больно... - простонал, признался пацан.

- Дур-рак! - с презреньем выронила Аришка и снова властно втянула его в себя.

Дурик пританцовывал, как бы и вырывался, и не в силах был уже покинуть этот крутящийся, чмокающий, беспощадный и жадный омут.

Вдруг ком подступил к горлу ему. Дурик точно несся сейчас в узкий, бездонный, свистящий далекими сквозняками зев...

 

- Ну ты погляди, блин: братец сестру дерет! -  раздался над самой головой Дурика жирный веселый бас.

Дурик не сразу открыл глаза. Над ним скалилась чумазая круглая рожа с черными густыми усищами. Рожа прям вся сияла из-под желтой веселой каски.

Рядом с вошедшим ухмылялся тщедушный человечек с белесыми усиками и тоже в желтой каске и темно-зеленой красивой робе.

Дурик знал их. Черного звали Олег, а маленького -  Сережка. Они иногда, потехи ради, «подживлялись» и у него. Особенно веселился тогда Олег, то доставая толстый длинный елдак изо рта у Дурика, то  вгоняя его обратно.

Сережка, наоборот. работал с Дуриком всегда сосредоточенно, зло и точно спешил куда-то. Спуская, он больно впивался Дурику пальцами в оба уха.

Аришка говорила, что Сережка при Олеге неспроста все крутится, что между ними, может, что-нибудь даже есть. Только оба боятся понять свои желания, особенно же Сережка.

Потому он Дурику и уши терзает, гад...

...При словах Олега член у Дурика тотчас почти опал, и в следующее мгновенье Аришка чмокнула пустоту.

- Ладно, хороши безнравственность разводить, - сказал Олег, оттесняя Дурика и на ходу расстегивая штаны:

-Бля, вот чего ненавижу, так это пугвицы на ширинках! Хули не могут молнию приебать? - сказал Олег, любовно и даже с гордостью разминая свой длинный и толстый член.

Сережка угукнул. Он уже сосредоточенно обдрочивал свой тоненький, небольшой о бедра затихшей, оравнодушневшей сразу бляди.

Дурик стоял в сторонке, еще с членом поверх штанов и, раскрывши рот, наблюдал баловство свалившихся к ним клиентов. Он видел это слишком, пожалуй, часто, но ему и в голову не приходило еще, что он может так же, пожалуй, - что и он так смеет...

Наконец, мужики ушли, шумно поссав в тазик, еще стоявший меж  ног Аришки. Сестра тупо лежала, прикрыв глаза локтем. Дурик пообмял свой член и, когда почувствовал в нем снова упругую, сладко екнувшую где-то под ложечкой силу, подошел к Аришкиной голове.

Та медленно отвела от глаз руку и взглянула на него, точно не узнавая.

- Пшел ты на хуй! - сказала Аришка вдруг злобно.

И повернувшись набок, она забилась в непонятном ей самой истерическом мелком и детском каком-то плаче.

Дурик  попятился, оглянулся и вдруг вздрогнул от ужаса.

От клеенки, закрывавшей закут с отцом и Савоськой, на него уставились немигающие розовые глаза с черными точечками зрачков. Это Савоська выехал на своей тележке из-за клеенки.

Безногий смотрел на Дурика так, что тот едва не дымился от этого взгляда, - насмешливо-мрачного и сулящего одновременно.

 

 Савоська прибился к ним как-то случайно. Притащил его сам отец, вонючего, с седой волосней до жопы, с бородой до самых яиц. «Леший», - шутил отец.

Савоська исправно отдал отцу рубль, и тот сам взгромоздил его на стол, чтобы Савоська вогнал Аришке. Однако после Савоська к ней редко уж подъезжал на своей тележке, а все сидел у отца на койке, пил водку и с грустью, с каким-то даже и сожалением о прошедшем рассказывал о войне, о «духах», о высоких, как стон, горах, о снежных лавинах и жгучем синем-пресинем небе. Отец слушал его сначала внимательно, с уваженьем, расспрашивал, уточнял.  Потом Савоська стал повторяться, - и отец только мыкал ему в ответ.

Каждый раз, вздевая Савоську на стол к Аришке, отец шутил:

- Действуй, вояка! Награда нашла героя...

Аришка сказала Дурику, что Савоська сильный, но беспокойный и злой в пизде и что лучше козлу давать, чем такой всегда вонючей твари. И хотя Аришка говорила это грубо и зло, как почти всегда, но Дурик почувствовал, что в душе Аришка калеку жалеет все же. Как-то даже она  президента сволочью назвала и сказала, что не дала бы ему ни за что на свете.

Целый день Дурик почему-то был счастливый после тех ее слов.  И даже когда говно одного мужика из унитаза тянул зубами (мужик этого захотел), Дурик неприметно, застенчиво улыбался.

Он считал, что простые люди все же должны любить друг друга.

Но странное дело: именно Дурика сам Савоська всегда открыто, яростно презирал, материл и подсказывал посетителям, чтобы они разные штучки с Дуриком вытворяли.

Те обычно посылали и Дурика, и Савоську.

Дурик как-то спросил Аришку, почему Савоська его не любит. Аришка подумала и сказала рассудительно, почти трезво:

- Ты убогий, и он убогий. Только с тебя взятки гладки, а он мог бы нормальным быть. А теперь вот огрызок от мужика.

- А я при чем? - не понял Дурик.

- А хули! Отлезь ты, гнида...

 

 

На ночь отец всегда запирал наружную дверь. Бывало, пьяные мужики рвались к ним в подвал и ночью, и тогда дверь гудела всем своим обитым железом телом. Но поорав, мужики обычно уходили куда-нибудь отсыпаться.

Отец матерился им вслед и вскоре опять храпел. Засыпали и Савоська с Дуриком. А Аришка от тех пьяных криков даже не пробуждалась: умаивалась за день до саднившей повсюду боли.

...В тот памятный всем им вечер никто не рвался в подвал отъебать Аришку. На дворе валил мокрый противный снег, и в дворницкой легли рано, заперев хорошенько дверь.

Аришка после трудового дня первая пьяненько захрапела. Дурик также прикорнул у себя за унитазами в уголке. Сначала он вроде бы задремал, но вдруг очнулся от тусклого забытья и услышал шепот там, за клеенкою у отца.

- Отрежь ему яйца, отрежь! Ты же отец, все можешь! Отрежь и пизду проделай, - упорно гундосил Савоськин надсаженный навсегда  басок.

- Как я проделаю? Я ж не врач... - сонно отбрехивался отец.

- А я покажу тебе! Ты чего же, забыл, где пизда у бабы бывает?

- Он же хоть и мудак, но все же мужик навроде...

- Какой он мужик! Придурок, - еще Аришку обсеменит, будут у тебя и внуки придурки, корми потом их...

- Тебя ж кормлю...- с ленивой насмешкой сронил отец.

Савоська затих, заглотнул обиду.

Дурик почувствовал, что отец сейчас захрапит, наверно.

- Деньги... - вдруг произнес Савоська, жутко понизив голос. - Деньги ведь! Так к нему один-два человека за день подходят, боятся, что пидарасами обзовут. А так он  вроде как баба станет, и даже поинтересней. Богатые это дело любят. Его можно потом и в бардак продать. Ты себе на эти деньги пальто, а Аришке напиздник справишь. И я вас тогда объедать не буду: на всех  ведь хватит!

- Сколько, думаешь, за него дадут?

Савоська назвал тут сумму. И Дурик вмиг проснулся, затосковал.

- Я ножиком только покалечить его могу, - сказал отец раздумчиво. -Тут врача, специалиста, конечно, надо б!

- Есть, есть и врач! Здесь один  к Аришке иногда заходит. Пальтецо на нем драненькое, вроде тоже пьянь, как и все. А резинку себе на хуй всегда тщательно надевает. Я за это его приметил и понял: интеллигент.  И стал я за ним следить. Он, оказалось, в восьмом подъезде живет и как-то в машину в белом халате садился. Старушонки у подъезда мне сказанули: хирург он! Ему бы и ножик в руки...

- Я ведь с ним незнаком, - заметил отец. - Неудобно просить-то вроде. И бабок захочет падла! А где же их взять-то, бабки-т? К Аришке одна шпана вон ходит...

- Ты только «добро!» скажи, -  прошептал Савоська, и с таким непонятным, истошным жаром, что Дурик вжался весь в унитаз и зажмурился, затаился.

- Ладно, уговорил, - сонно сказал отец.

...Лишь услыхав его храп и посапыванье Савоськи, Дурик открыл глаза, отнял голову от унитаза и взял в руки свой кривоватый и темный член. Он так делал всегда, когда волновался или когда ему хотелось забыться от впечатлений.

Дурик вдруг представил себя в борделе, девушкою в фате.  Он лежит, скажем, на столе, вроде бы как Ариша, но стол покрыт не клеенкой рваной, и не тряпьем, а красивой блестящей тканью. И подходит к нему, раскрытому и едва живому от счастья, человек из шестого подъезда: квадратный дядька с золотою цепью на толстой короткой шее. И хуй у него короткий, толстый и золотой. Почему золотой, Дурик бы не ответил. Просто он уверен, что  у богатых людей все красивее, лучше, что ли.  А золотой хуй - он же, как кран, никогда не скукожится, не согнется. Им еби, сколько хошь, - а в конце из него, может, даже духи польются...

Дурик от восторга весь изнемог и кончил.

Он привычно слизнул с кулака и  вдруг подумал, что днем бы мог и в Аришку впрыснуть. От этой мысли Дурику стало сначала страшно, а потом хорошо, на душе просторно и даже озорно немного. Член снова налился весь и уперся ему в пупок влажной своей головкой.

Дурик поднялся решительно, растолкал Аришку. Та сонно развела ноги, обозвав его все-таки «мудаком».

Дурик вдел резко, грубо ударил в матку. Аришка вскрикнула, но не стала визжать привычно, а терпела: не хотела взрослых перебудить. Дурику же снова казалось, что несется он по длинному, изматывающему туннелю, и ярость от этого бега все нарастала в нем, охватив, точно пламенем, все   нутро. Он вскрикивал, готовый убить сейчас любого.

Аришка уныло, вся в непонятном ей страхе, выла.

Отец с Савоськой выглянули из-за клеенки.

- Все! - заключил отец, когда Дурик заорал и, дернувшись еще пяток раз, упал на Аришку бессильный, сонный. - Теперь ему яйца фиг-два отрежешь, теперь он уже мужик!

Савоська утирал  бессильные слезы.

- А деньги? - напомнил он.

- Бабки?.. - отец поскреб затылок. - Ладно, утречком разберемся...

 

 

Утром Дурик проснулся поздно. Аришку уже ебал колченогий солдатик-таджик в сальном бушлате. Тощая задница рядового ритмично появлялась из-под бушлата. Она была на удивленье черна, дремуча. Таких косматых задниц Дурик еще не видел.

Аришка повизгивала, но без всякого интереса: либо член у  ее кавалера мелковат оказался, либо брезговала немножко этаким волосатым.

Дурик понаблюдал за действиями солдата. Подумал, что тоже будет таким ритмичным, твердым, и вдруг переполнился гордостью, что ведь и он же мужик, как все. У него даже дыханье перехватило. Захотелось встать, выйти из затхлого туалета и пойти на свежий воздух, навстречу весне. (Весна была уже недалеко, ведь мужики приходили теперь не в кальсонах и валенках, а в равных трусах и плавках).

Дурик и правда, - встал. Небо, казалось, уже сияет над ним лиловым прозрачным светом сквозь легкую сеть оживших уже ветвей.

Дверь хлопнула. На пороге возник отец с лопатой, в сине-оранжевом дворницком балахоне, - усталый, решительный, недовольный.

- Чучмек заплатил? - спросил отец очень хмуро.

Дурик поник: баночка для деньжонок была пуста.

- Спал, харя?! - рявкнул отец, точно распаляя себя зачем-то.

Дурик попятился.

- Ладно, уйдет этот, и закроем лавочку на полчаса, -  вдруг как-то очень уж деловито, точно и суетясь, произнес отец и пошагал в закут.

Дурик затосковал.

Таджик с волосатой задницей кончил почти беззвучно, Аришка даже не угадала, когда и ей застонать бы надо.

Солдатик смущенно, бочком, ушел.

Отец тотчас щелкнул большой щеколдой.

- Сейчас человек придет, - сказал он задумчиво, глянув на свои большие часы. И тотчас крикнул как-то надсадно, зло. - Савоська! Воду поставил, гад?!

- Давно готова! - Савоська выехал из-за клеенки.

Он, впрочем, старался на Дурика не смотреть и суетливо езлозил на тележке по туалету.

- Аришка привстала на столе встревоженно, изумленно:

- Вы че? Яйца резать ему хотите? Вы че, фашисты совсем? Палачи, на хуй, блядь, чечены?!..

- Тебя не спросили! - вякнул Савоська.

- Молчи, лахудра! Подмога будет тебе теперь. Радоваться должна, - заключил отец решительно и почему-то поддал Савоське Тот на тележке понесся под ноги Дурику.

Дурик машинально уж дергал себя за член. Отец вдруг подумал, что хуй у Дурика неплохой, - хоть и кривой, но толстый. И яйца вполне ничего себе. «Может, не надо парня портить?..» - подумал он.

Но в дверь  коротко, робко тут постучали.

Отец сорвался с места, побежал открыть.

На пороге мялся хлипкий субъект в сереньком пальтеце, с накладною седой бородищей.

Отец тотчас захлопнул дверь за его спиной.

- Все-таки вы решили? - спросил через пять минут субъект странным фальцетом, разминая Дуриков испуганный, приунывший член.

- Нам деньги, доктор, очень нужны, - веско сказал Савоська.

Отец промолчал. Аришка, привязанная к столу, голосила утробно, тихо. Во рту у нее торчал кляп из Савоськиной рукавицы.

Дурик попятился от врача, вырвал свой член у него и рук и оглянулся на дверь.

Отец ударил его по плечам резко, обеими руками одновременно, - так учили его в десанте. Дурик грохнулся на колени. Отец в мгновение оседал его и надавил сапогами на член, на яйца.

Врач сноровисто ввел  в разверстый от боли Дуриков рот тоненький рыжий шланг. Из чемоданчика у врача что-то ласково зашипело, сочась по шлангу.

Последнее, что увидел Дурик, была лампа под потолком сортира. Она как-то странно расширялась, пучилась на глазах, заливая все вокруг ровным желтовато-белесым светом...

 

 

 

...Лишь через месяц Дурик вышел из закута. Каждый день до того ходил в закут к нему врач в сереньком пальтеце. Каждый день и каждую ночь Аришка слышала оттуда стоны и невнятные, тихие причитанья.

Среди жаркой своей работы она успела заметить, как изменились отец с Савоськой. Они спали теперь не на койке, а на полу под ней. А на койке ворочался и невнятно бредил Дурик.

Он стал теперь как бы главным лицом в подвале. Посетители знали о его беде, и хотя их распирало, конечно же, любопытство, однако они суеверно-испуганно уважали свершившееся с Дуриком таинство превращенья. Гости не лезли в закут даже и посмотреть и понижали голос, заслышав из-за клеенки тихий, печальный стон.

Как-то, уже под утро, Аришка не выдержала, сползла со стола и прокралась в закут. Дурик спал, освещенный луной и от этого весь какой-то белесый. Аришке показалось, что он располнел. Пухлые детские губы Дурика улыбались. В углу их блеснула и  слюнка.

Аришка вздохнула все-таки с облегченьем: судьба брата отчего-то казалась ей ужасной, дикой.

Она хотела уже вернуться к себе на стол, но тут наткнулась на что-то. Девчонка не поняла сначала, что это был взгляд. Савоська не спал. Он  сидел себе в уголочке и смотрел на Дурика неотрывно, с какой-то ледяной застывшей улыбкою на лице.

- «У-у, злыдень!» -  подумала Аришка, хотела распялиться и  поссать на Савоську, но вовремя вспомнила, что он калека.

- «Сволочь!» - погрозила все-таки кулаком Аришка и тихо вернулась к себе на стол.

Это было в конце февраля, а в середине марта Дурик, наконец-то, поднялся. В то утро Савоська еще спал, отец чистил во дворе последний снег, а Аришка лежала праздная и пустая после восьми сантехников из бригады, что чинила трубу на соседней улице. Захмелели парни-то от весны, от пива, ссильничали Аришку грубо, рьяно, бестолково мешая мочу и сперму.

Аришка хотела уже заснуть, когда над нею возник вдруг Дурик. Белый и пухлый, в одной коротенькой майке, что не доходила ему до пупка, он сразу заставил сестру очнуться. Аришка с ужасом увидала, как уже заметно топорщится майка у него на груди, - под нею точно два мячика колыхались. Скользнув взглядом ниже, Аришка увидела и знакомый кривоватый братанов член, но под ним теперь не болтались яйца. Зато там дрожали две толстые, в красноватых  прожилках, складки.

Аришка приподнялась. Дурик смущенно улыбался, переминался с ноги на ногу и осторожно трогал себя за член, точно опасаясь, что он упадет у него в друг на пол.

- Ты это... - не сразу нашлась Аришка. - Стоит ведь хуй! Все одно ведь сможешь...

Дурик испуганно уставился на нее.

- Давай сюда, помогу!.. - выдохнула Аришка.

От добротных ее усилий хрен Дурика не просто поднялся, а и стойко, мучительно покраснел.

- Давай! - сказала сестра. - Можешь и в рот спустить...

Дурик помотал головой упрямо. Член его стал кататься между бедер внимательной, осторожной девки.

- А ты еще и дрочи, дрочи, в кулаке посжимай его, - успокаивала Аришка брата..

Но Дурик тут заторопился и вдел, и сразу довольно метко. Вспотевший его живот зачмокал о промежность обрадованной, рассмеявшейся вдруг сеструхи.

- Жирнюга стал! - сказала Аришка ласково. - Давай, работай!

Дурик пахал упорно. На толстых его губах застыла радостная улыбка. Слюнка вскипала с левого края рта.

Аришка прикрыла глаза, отдаваясь на удивление смелым, размашистым вдруг ударам.

- «Если б не груди эти его теперь...» - подумалось ей. - «Сволочи! Чисто чечены, бляди!..»

Она вдруг представила себе, что они с Дуриком будут всерьез, постоянно жить, что Дурик почувствует себя мужиком, наконец, - он ведь итак довольно рослый, хоть вон и жирным стал. И тогда они отца с Савоськой вконец затрут, заставят по одной половице ходить здесь, а Аришка станет принимать клиентов, только когда захочет, - и никогда, никогда чеченов!..

Дикий крик Дурика заставил  ее подпрыгнуть.

Брат выл, прыгая на одной ноге. Из другой у него хлестала густая, на удивление черная кровь.

Савоська усмехался измазанным в ней узковатым, как щель, длинным ртом.

Дверь громыхнула, вошел отец.

Дурик повалился к нему на сапог лицом, визжа истошно, как маленький:

- Папка, папка!..

 

 

 

Лишь к началу лета рана на ноге у Дурика затянулась. Все это время он просидел на койке унылый, грустный. Член его лежал на бедре сморщенный, как сушеный гриб.

Аришка пыталась несколько раз помочь брату, но тут же возникал вездесущий Савоська Он грозился и ее искусать. С надсадным матом Аришка возвращалась к себе на стол...

Первые покупатели явились в мае еще. Они приходили вместе с отцом, осматривали Дурика, тормошили. Все они были коренастые, бритоголовые, с золотыми цепями на толстых шеях. Иные хотели поставить Дурика раком. Дурик упорно сопротивлялся.

Тогда покупатели отказывались даже и торговаться.

...Однажды в подвал вместе с отцом спустилась женщина. Аришка приподнялась на своем столе, раскрывши от  изумленья рот. Женщина была высокая, с короткой изящной стрижкой, - блондинка с нежным свежим лицом и острым нездешним носом. На ней колыхалось, матово отливая, что-то длинное и черное, и воротник ее одеянья искрился, точно был весь в снегу. И вся она была какая-то необычная, не совсем земная. Казалось, что и очки ей служат для полетов по облакам.

- Вы летчица? - спросила ее Аришка.

Женщина внимательно осмотрела ее, но усмехнулась и ничего не ответила.

- Значит, вы ангел! - настаивала Аришка. - У вас такие глаза!.. И от вас так красиво пахнет!..

Женщина посмотрела на нее теперь уже с любопытством и  как-то пронзительно-откровенно:

- Да, я ангел, - кивнула она, смеясь лишь своим грудным, переливчатым голосом.

- Нам сюда! - угодливо встрял отец.

Женщина оглянулась на Аришку и скрылась за клеенкой...

...Через десять минут Дурик ехал в длинной машине белого цвета со стеклами зеленоватыми, как море весной. Женщина сидела рядом и иногда молча гладила его по коленке.

Они заехали в магазин.

Остаток пути Дурик провел, окруженный коробками, свертками и пестрыми глянцевым пакетами, которые все время соскальзывали на пол.

Женщина закурила, задумчиво улыбаясь.

- Так как же тебя зовут?

- Дурик.

- Хорошо, Дурик - так Дурик. Если тебе нравится это имя...

- Я привык.

- А хочешь, я тебя Солнышком назову?

- Как вы хотите...

- А сам ты не хочешь?

Дурик с робостью шмыгнул носом.

Женщина рассмеялась и осторожно провела пальцем у Дурика по щеке:

- Нет уж, вымою, - и тогда только Солнышком, только им!..

  

 © - Copyright Валерий Бондаренко

 

 

E-mail: info@mail