ПРИКЛЮЧЕНИЕ
A Max S. avec tout mon respect tendre et sincere.
Таки достал меня засранец Алекс из Питера! Мы перекидывались по «мылу»
битый, наверно, месяц, и в каждом письме он ныл и скулил, что никто его не
понимает, никто его больше не обсирает в Северной Пальмире и не чморит.
Наконец, я плюнул, выбрал денек и поехал в Питер.
На Московском вокзале меня встретил унылый вьюнош в линялой ветровке и
джинсах, которые стоило бы выбросить с годик тому назад. Был он чернявый,
смуглый, со сросшимися на юном лице бровями и с пристальным, напряженным
взглядом серо-зеленых глаз. Короче, шиза голимая, тощая тень человека
разумного, когда-то разумного, может быть.
Рукопожатье Алекса оказалось вялым, а ладони шершавыми и сырыми, как задница
обложавшегося нетопыря.
Остановиться у него я не мог: там была мать, бдительная и злая. Мы поехали
на дачу к нему. Всю дорогу Алекс был молчалив, тосклив, и я своего «раба»
стал вдруг неслабо так опасаться.
В покосившемся щитовом домике мы переоделись. Не протопленное жилье
промозглостью холодило. Отчего-то сразу вспомнилась моя дача, золотая сейчас
осень там, под Москвой, прохладная тень комнаты и тяжелые почти черные розы
в росе и в солнце за окнами
Я напялил кожаную жилетку, а мой «раб» остался в одной рваной майке.
Итак, наступила пора перейти к игре. Я поставил Алекса на колени, но он,
покорно исполнив, вдруг глянул на меня из-под мохнатых своих бровей глянул
горестно-просветленно. Мне стало очень тревожно, сильно не по себе
*
Так, однажды среди ночи я пробудился на даче у дяди, где мы почему-то
проводили однажды лето. Обширный и неуклюжий дом спал, полный родни; только
мыши возились, попискивая, в стенном шкафу, да смутно заря светлела сквозь
дырочки в жидковатых шторах. Возле лежала бабушка и значит, мне было лет
этак семь или даже пять и я вдруг вспомнил, что вечером, перед тем, как
погасить ночник, бабушка в тонкой рубашке стояла надо мной недолго. И то,
чего раньше не ведал я, просто не видел, не замечал, это там, под тонкой
дымкой рубашки вдруг поманило меня так властно, страшно. Я испугался,
отвернулся к стене, затих. Я тотчас уснул, и вот среди ночи вдруг пробудился.
Бабушка спала рядом со мной, чернея своим затылком, такая чужая теперь и
страшная.
Но:
Прежде, чем в Байские воды войти, благая Венера
Сыну Амуру с факелом велела в них окунуться.
Плавая, искру огня уронил он в студеные струи.
Жар растворился в волне: кто войдет в нее, выйдет влюбленным.
Этих стихов Региана я, конечно, тогда не знал. Однако что-то свершилось.
Наутро сверкало солнце, в саду было полно росы, и это свежее лето почти в
самом своем начале, когда о зиме забыли уже, а осени быть не должно, не
будет, цвело и грело
И дядя на грядках, пузатый, сердитый, важный, в
дырявых кирзовых сапогах, в пропотевшей майке мой первый мысленный
Меровинг склонялся к клубнике колючей, нежной. Простодушный, обидчивый,
недовольный, он жизнь любил куда как больше, чем свою шкуру, которой просто
не замечал. В семействе ходили слухи о гордой беспечности его, красавца
летчика в оны годы, когда дядя женился на дочке расстрелянного наркома.
Он не сделал карьеру, и бренность жизни протекала через него теперь, играя
всеми красками фландрской роскошной школы.
Он был по духу Приап отважный и искренний садовод.
А я прокрадывался в чулан, нюхал и целовал истертые голенища. И думал, что
жизнь дается нам не напрасно; что она обещает радость, блаженство яркого
узнаванья.
И пышные Меровинги обступили меня уже, призывая с собой угрюмо.
Они, как равнодушные боги, не замечали смерти и жили наотмашь все.
*
Ну что, Алекс? Ноги мне полижи, скотина. Не-ет! Пока не снимай! И только
подошвы
А я покуда повспоминаю.
И что на меня накатило вдруг?..
*
Его привел на дачу ко мне Лагуна (Шурик Логинов)
Я, как сейчас, вижу эту зелено-золотистую светомутотень на стеклах террасы.
Прохладный, но полный желтого солнца август. Всю бессонную, тоскливую (бывает
ведь!) ночь я переводил любимого моего Авсония, переводил для себя,
расположившись за круглым столом, покрытым выцветшей сиреневою клеенкой,
которую помнил, наверно, с детства.
Девушка, розы сбирай молодые, сама молодая;
Помни, что жизни твоей столь же стремителен бег.
И, как этот древний Авсоний, утром я вышел в сад, давно запущенный и еще
такой сырой после ночи. «Там были розы, были розы», тяжелые, в ярких и тоже
как бы граненых каплях, и такой совсем черный огонь в их лепестках горел, и
весь этот очевиднейший бархат их, почти погребенье лета! Но полнозвучные
главы бутонов, еще не расцветших, гордо обещавших новую красоту, вздымались,
как знамена, и торжественно рдели рядом
Отчего-то мне показалось тогда, что
жизнь моя не пройдет бесследно, что наполнится все же каким-то смыслом; что
старость еще далеко и что такие вот утра, роса и розы, и
и
Короче, спасибо,
Боже; спасибо, милый!
И тут вдруг легкие шаги Лагунеллочки у калитки.
Как фея, в голубой, посекшейся уж рубашке, в белых штанах и нелепых
полупляжных тапочках, нищая, добрая моя остролицая Лагунелла! И не одна?
Опять?..
В который уж раз, милая греховодница
Улыбка на острой и темной мордочке. Лукавейший царедворец
Пропускает вперед
парнишку, без приветствий, без объяснений. Да он же еще мальчик совсем,
Лагуна, так мне тогда показалось. Белобрысый, прилизанный, с неоформленным
(таким русским!) носом, с голубыми глазками, вопросительными, настороженными.
Румяный. Подпасок возможно и с огурцом
Мы прозвали его Колхозницей.
*
Ну тяни, тяни кроссовки-т, дурень! Сколько можно подошвы лизать? Припал,
бродяга
*
Колхозница был сын скромных родителей из пригородной деревни, а это
значит, мечтал о многом
Но мечты его были больше пока невинные: дискотека,
бабки, шмотки, в которых он даже не разбирался. Да и на хуй-то садился плохо:
пищал, стонал, пыжился уклониться
А, кстати, и за ---надцать было ему уже.
Среди наших с Лагуной наложников он оказался самым суетным, хитрым гадом. Он
интриговал, пытаясь настроить меня против Лагуны, а трех наших юных «преторианцев»
против дружных обоих консулов. И что самое жуткое, начали пропадать мелкие,
но дорогие мне вещи. Наконец, он спер гейдельбергское издание Катулла,
купившись на золотой обрез книжки и ее синий сафьяновый переплет.
Мы подвергли Колхозницу гражданской казни: привязали к лавке в бане и дружно
все обоссали по очереди. Мокрая прохиндейка оставалась привязанной до вечера.
Но она ныла так нудно и жалостно, вид у нее был такой очумело-горестный,
отчаяние ее было так неподдельно, что, добрый человек, я простил дуреху и
выгнал с позором вон.
В ту же ночь кто-то пытался поджечь забор. Мы искали Колхозницу, но дрянь
исчезла. С год я ничего не слыхал о ней
*
Носки можешь зубами снять
Алекс, ты хоть рубаху накинь. Промозгло ж,
блядь
Я раб, скорбно напомнил он.
*
Уже вовсю колосились отблески рыжих змеек по стволам берез отсветы
разгоравшегося пожара, а Колхозница бежал все дальше в лес, в его черноту,
которая, казалось, одна спасет теперь от возмездия. Был бы Колхозница
образованный человек, он вспомнил бы, как среди деревьев метался глупенький
Буратино. Но книжек Колхозница отродясь не читал, а посему рвался сейчас,
совершенно бесхозный, дикий, не прибранный никакими ассоциациями; никакой,
пусть внешней совсем, культуркой. Он несся комочком немой трепещущей плоти,
которая мечтала лишь об одном: стать камушком или птичкой. Но возможно,
мысль о Великом Ничто, о Нирване, пронзает в такие минуты ЛЮБОЕ сердце?..
Через год останки его нашли по запаху усердные грибники, есть, есть еще
бог на свете! А тогда парнишка летел, и золотая луна стояла над ним ярким
безучастным аккордом, и человек, взрослый мужчина ярых 28 лет, ожидал его
в дальних совсем кустах, мерцая желтыми глазами небольшого волка
Когда
кровь совсем ушла из Колхозницы, он вдруг понял, что ему без нее намного,
намного лучше. Легче, прозрачней без крови жить! Он поднялся. Какие-то
обломки, обрывки плоти валялись у ног души, валялись теперь глупой,
ненужной грудой. Колхозница переступил через обглоданный тазобедренный свой
сустав и потек, ласковый, как туман, за высоким молодым человеком, который
так помог ему, так вот раздел от ненужной плоти.
Чуял парнишка: все прошлое было никчемною увертюрой, а впереди его ждет
высокое и большое, и что этот длинный косматый вампир с ранней плешинкой на
темени не убегает, а ведет его в даль куда-то.
Так это и оказалось на самом деле.
Все последующее возникало, как во сне, необъяснимо-четко.
Расступился угрюмый лес. Луна все так же стояла между звезд там, в немой
темноте. Но еще ярче пылал высокий костер, рассыпая в сторону искры. Перед
ним горбились фигуры с длинными копьями, пристроенными уютно между колен.
При виде вампира стражники в островерхих рогатых шлемах повскакали с мест и
недружно гаркнули приветствие. Вампир махнул им рукой и прошел в шатер.
Колхозница просочился следом.
Он оказался в тесноватом круге бархата цвета разломанного граната. В центре
трещало пламя в высокой чаше: там в масле медленно плыл крученый фитиль.
Тени на складках шатра дергались, громадные, преувеличенные ужасно. На
высоком серебряном ложе с лапами леопарда лежала гора подушек и шкур,
отливавших в отсветах фитиля множеством тусклых искр.
Снова рот у тебя в кровище! сказала гора подушек, и тут Колхозница вдруг
увидел среди покрывал оплывшее личико с подбородком, выступавшем, как будто
рог. Голос был стариковский, низкий, однако Колхозница копчиком угадал, что
это старуха, женщина.
Вампир сразу захохотал и вытер рот подолом красной рубахи:
Вам горбуху не слепишь, тетушка!
Кто был на этот раз? Опять пацанчик?
Желтоглазый мужчина виновато развел руками:
Коржики визжат потише, тетушка! Типа: уже мужики.
Выродок, чмошник пошлый, глухо сронила старая ведьма. То, что на ложе
была именно старая ведьма, Колхозница ни секунды не сомневался.
Тетушка! Я лижу вам пизду с четырех годков! Когда я попал к вам в плен в
запрошлом годе, вы ваще на меня каждое утро срали, как заведенная. Могу ли я
после этого человеком себя считать? Я сказал себе еще в Меце: да, я чмошник,
сука, и стал после этого сильным и почти счастливым.
Мы стрелку забили не затем, чтоб прошлое поминать! Нам есть, что серьезно
перетереть, племянничек
И все же ты чмо голимое, хотя и король Нейстрии,
сука-бля!
Зачем вы ругаетесь, тетушка? Не пиздато! В вашем возрасте это ж, блядь,
вульгарно уже. Ваши пальцы пахнут ладаном
Глохни, выползень! Не тебе старую тетку учить! ПравИло хуев
Молодой мужчина высморкался в два пальца и демонстративно вытер их о россыпи
соболей на ложе:
Если я теперь тоже король, сука-бля, то и не хуй меня обламывать, ровно я
пидар гнойный!
Ты гаже! Ты деточек потрошишь
Кончим базар на этом! и мужчина вышел из шатра, хлопнув тяжелым
бархатным пологом входа.
Колхозница остался один на один с бородатой ведьмой. С бородатой потому
что массивный рог ее подбородка колосился от не короткой седой щетины.
Колхозница понимал все преимущества своего нового положения. Теперь он был
незрим для людей, и в то же время все видел, слышал и вдруг, неловко
повернувшись, даже опрокинул плевательницу в углу.
Подойди-ка, пацан! вдруг пророкотала старуха. Это тебя сегодня племяш
мой загнобил?
«Понеслась пизда по кочкам!..» уныло подумал Колхозница. И тотчас же
удивился себе: почему испуга не было у него? Так, только досада, блин.
*
Ну же пальцы обсасывай, ты чего? я ткнул босой ступней Алекса в губы.
Тот вздохнул, словно сознание вернулось к нам, и зачмокал, заколбасил языком
и дотошно, и вдохновенно.
*
Колхозница приблизился к ложу, внешне робко, но все-таки и спокойно. Что-то
подсказало ему, что старуха с ним ничего не сделает: просто не сможет
сделать. У него было преимущество перед ней: он же был мертвый, а эта
лахудра все еще чалилась на Земле. Только близка уже была к миру бессмертных,
вот и видела больше, чем надо бы
Сука-бля, вздохнула старуха. Совсем пацан!
Мне уже есть ---надцать, подчеркнул Колхозница. Он вообще-то любил при
жизни чувствовать себя мужиком, мужчиной, хоть и не выеб никого, еще не
успел, а только его ебали.
Свеженький ты, протянула задумчиво королева. (Что-то подсказало
Колхознице, что это королева. На том свете Колхозница стал сразу намного
проницательнее, умнее: повзрослел аж на целую жизнь, ништяк!).
Ты знаешь, кто я. А ты кто?
Кол.. Колхозни
но пацанчик вовремя догадался, что тогда муторно
придется толковать монархине про колхозы. А он и сам про них уже плохо
соображал.
Ты будешь зваться Аделаунт, решила Брунгильда. Грамотный?
Колхозница неуверенно, но кивнул.
Совсем оскотинились, на хуй-бля!.. вздохнула Брунгильда. И вдруг:
Полижи-ка мешок старушке!
Она попросила это с робкой надеждою и как-то беспомощно отвалилась на груды
подушек.
Колхозница понял, что дальше должен действовать сам. Он нырнул под
духовито-тяжкие шкуры.
«Мешок! подумал вдруг. Почему мешок-то?..»
Парень стал шарить руками и рожицей в кромешной путаной темноте, подползая
все ближе к резкому, как скрежет скребка, запашку селедки. Диву даешься, как
мог Колхозница, мальчишка и педераст, просечь тайные мысли королевы
Австразии!
Это, может быть, потому лишь, что
Волн повелитель и моря творец, владеющий миром,
Все ты объемлешь своей, Океан, волною спокойной
*
Ма-акс! Господин, поправился тотчас Алекс и потрогал меня за коленку.
А жопу лизать не нужно?..
*
Утром Колхозница не стал даже и умываться: старая королева сама обсосала его
от маковки до яиц. Над его ногами Брунгильда все же задумалась. Ей
показалось надежней отрезать ему их по щиколотки. Тогда уж парнишка точно не
убежит
Королева с улыбкой лизнула Аделаунта в черную пятку. Аделаунт
лягнулся.
Брунгильда растрогалась и решила пока эту приятную срань не портить.
Его одели. Синие шелковые штаны, подбитые соболями и вышитые жемчугами.
Гузно все в золоте и брильянтах. Туника такая же, шелковая, но желтая с
пурпурными галунами по вороту и подолу. Тога алая, вышитая пальметтами.
Красные башмаки с загнутыми носами. Повязка на голове с жемчужными нитями,
которые били его по щекам, носу, ушам, подбородку, щекотали за воротом и
соски. Лиловая шапочка с вытканной золотом аббревиатурой: «СЕКВСП» «Спальник
ЕЯ КОРОЛЕВСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, Светлейший Патрикий». Короче, все чин-чинарем.
Желтоглазый король Хлотарь, увидев Аделаунта за завтраком (при солнце
вампиры видят также и мертвяков), усмехнулся. Типа: прибурился, малявочка!..
Аделаунт лишь плечами пожал и потупился. Типа: ага, крутняк, пахаша; пиздато,
бля
Брунгильда и Хлотарь сели в высокие кресла из золота и сыромятных ремней. За
спинами обоих толпились ратники в островерхих шлемах.
«Блядь! Мне бы такой шлемак! А то жемчугами обвесили всего, будто бы
мокрощелку
» мрачно подумал Колхозница. Но тотчас сообразил, что на свои
жемчуга, если загнать по-умному, можно не то, что шлемак целый мотыч
купить; Харлея, наверно, даже
«Сука-бля, тут и не въедешь сразу, где у них и почем
» размышлял
Колхозница за широкой спиной Брунгильды.
Сердце его сладко заныло от открывшихся перспектив, и он стал прицениваться
ко всему, что видел. Подумал даже, что можно было б фирмочку залудить и лес
этот на экспорт финнам пихануть неслабо.
«А класс, когда коньки отбросишь уже! подумал он. Все становится можно
Надо было б раньше мне, раньше! Эх, и мудило я!..»
*
Итак, значит, тетушка, толковище у нас с вами про Бургундию и Анжу. Не
хрен вам, как хую в пизде, вертеться! Обещали их мне отдать, божились, сука
говорил Хлотарь, сурово пялясь на шерстистый подбородок старухи.
Кидняк мне шьешь, шмакодявочка? усмехнулась Брунгильда.
Сами ложаете, тетушка, не хуй так наезжать! Трандим не по делу.
А кто внучека моего, сука-бля, византийцам в Африке сдал? У меня везде
слухачи ведь есть, а в Цареграде у анператора до хуя их и больше! Сам ты
навел на внучоночка, на Сигибертика! Теперь они ему задницу на немецкий
крест разорвут, волки позорные, обоссут принародно и запомоят! В кайф мне,
старухе, бабушкой пидараса быть?
А у вас и сыновья, и деверья, и шуряки, все парашня голимая! Вы и меня в
плену опустили, на хуй! Че ж по сосунку еще одному убиваетесь? А, врубился
я! Лизал он вам, тетушка! Точняк ведь лизал! Отсосок!..
Хлотарь грубо расхохотался и довольно потер коленки.
Че при обслуге, при охране дурку гоняешь, нервный? смутилась старуха.
Лицо ее пошло бурыми пятнами. На кого батон крошишь, сука-бля? Я ж
християнка правоверная с измальства, только на тебя и срала, тебя и
пользовала всегда! А чтобы с внучиком
Эх, знала б, что паханом Нейстрийским
заделаешься в колыбели бы придушила!
Могли б, и когда в плену у вас в Меце чалился. Если б не анператор
греческий, верняк: сгноила бы! В дерьме бы вашем захлебнулся я
Н-да, слабинку дала тогда
вздохнула Брунгильда.
О чем дальше базар катился, Аделаунт не вслушивался. Он все понял и так:
королева и король встретились по-соседски, чтоб обсудить подлянки, которые
кидали друг другу с азартом почти детишек. Аделаунт гордо стал вспоминать,
как за ночь трижды сунул в пиздень старушке. В первый раз ему показалось
даже, что хуй у него вывалился из его тела и исчез куда-то. Когда кончал,
опять испугался, что весь истечет туда и больше на Земле не останется
А все равно было ну зашибись!
Теперь Колхозница понял, почему взрослые про самое хорошее на Земле говорят:
«пиздато»
*
Ладно, парень, можешь с меня джины стянуть
Я раб, тихо напомнил Алекс.
Слабо сунул ему ногой в живот:
Ты хоть бабу драл, чмошник хуев?
Раз только было, Алекс сглотнул слюну. В техникуме меня одна затащила
Мне не понравилось. Больно так!
Бо-ольно? изумился я. Но понял: фимоз, наверно.
Ладно, зубами штанину стягивай. И добавил, задумываясь опять. Уебок
штопаный
*
Переговоры текли уныло, вяло. Колхозница весь измаялся, торча за спиной
старухи. Зато перед сном королева потрясла перед его носом синим бархатным
мешочком. В нем что-то звякало призывно и откровенно:
Найдешь и зубами вынешь твое, сучонок! пообещала, усмехаясь на
загоревшиеся глаза мальчишки, и сунула руку с мешочком к себе в нору, под
соболя.
Колхозница запыхтел тихонько. Но тотчас же и подумал: «Нет, хуюшки, ведьма
старая!» И сказал уныло, набивая цену себе:
Устал я, баушка! Спать хочу.
Казню, кровать под Брунгильдою строго хрястнула.
Как? Я же призрак, пожал плечами Колхозница.
Я до тебя и на том свете, до гаденыша, докопаюсь!
«А может, и правда не парашняк?» струхнул Колхозница. На том свете он
пока мало с кем был знаком и в правила в ихние еще, как следует, не врубился.
Он вздохнул, понимая, что пока, до срока, нужно терпеть. Надо еще все, как
следует, блядь, разведать.
И полез под тухлые соболя.
*
Алекс!
Да, хозяин?
А ты бы хотел иметь, скажем, сына?
Алекс пожал плечами:
Зачем я ему такой?
Какой «такой»? Четче излагай свои мысли, говнило!
Алекс вздохнул, помолчал тоскливо. Потом сказал, снова сглотнув слюну:
Никакой, наверно
*
Где у ведьмы спрятана драгоценность, Колхозница преотлично догадывался. Но
решил показать старухе, что глуп еще, дабы она с ним полошистей себя держала.
Потому-то и куролесил под соболями, попер даже к грудям старухи. (От нас
Колхозница уже знал, что соски у иной бабы бывают весьма важны). А впрочем,
лукаво их обогнув и поплутав еще немного, мальчишка спустился вниз, в
смердящую пропасть паха.
Здесь царила кромешная темнота, потная, путаная. Отчего-то вспомнилась тут
Колхознице встреча с вампиром Хлотарем, но всплыла она как-то размыто,
дробясь, словно это было слишком давно, а может быть, и не с ним уже. (Не
такой, типа, Колхозница фраерок, чтобы на перо за так напороться).
Он ощупал мохнатый холм, потом очень сильно сжал его. Что-то звякнуло под
пальцами, и теперь уже парень перестал таиться, урча, руками и рылом полез
он туда, внутрь, к сокрытому золотишку
*
Алекс, мудак, накинь, я сказал, рубаху! И по-быстрому теперь, жестко
действуй. И поддрачивай, когда в рот берешь. Я кончить уже хочу: яйца ж
ломит!..
*
Урча, руками и рылом Колхозница пер ТУДА. Хотел, было, пальцами пролезть,
да старуха бедром наддала, и он вспомнил, что нужно ж зубами вытянуть!
Колхозница стал губами и носом тереть влажный холм, зубами подергивать за
волосья. Холм звякал, и парню казалось, что по всей вонюченькой темноте
дрожат, разливаясь, золотистые длинные блики. Колхозница уж подумал, не
укусить ли ему пизду, чтобы ведьма не смела сопротивляться.
И тут, вздрогнув, холм сам собою распался, разжался весь. Колхозница тотчас
ухватил зубами бархатную завязку и потянул ее с силою на себя. Завязка
лопнула, золото и колючие от грубой огранки камни брызнули парню в глаза, в
жадно отверстый рот и в уши
«Блядь, тут на мерс всех цацек!» ахнул
Колхозница, задохнувшись от драгоценностей и мечты.
Он стал руками шарить вокруг, ловя сокровища, хватая их, снова теряя, снова
ловя. Он набил уже карманы, всю до пупа рубаху, а также штаны и башмаки, но
золото текло и текло неостановимой густой лавиной. Колхозница понимал, что
теперь он купит не слабый домик, может, и на Канарах, что наймет трех
классных охранничков, залудит фирмушку-другую или большой ресторан, или
магазин типа «Седьмой континент» и круче, и назовет его «Восьмой континент»
или там, «С кошельком на Марсе», или «Пиздатый мир Ю Сэй». И пиздато заживет
сам, наконец, заживет, как барин. А золотоносной манде Брунгильды поставит
памятник где-нибудь в Диснейленде, который он тоже, похоже, сможет теперь
открыть
Зашиби-ись!!!
«Лишь бы слинять! Лишь бы вылезть отсюда, на хуй!..» стучало в его башке,
когда вдруг он понял, что золото прекратилось, и теперь старуха обильно ссыт.
«Тварюга!» подумал он, уклоняясь и уползая прочь. Но тело Брунгильды
ходило все ходуном, содрогаясь, хрипя, стеная. Убегая, Колхозница по запаху
ощутил, что старуха теперь уж не только ссыт
*
А-а-а-а-а!!!
Крик мой был короток; стон ужасен.
Я содрогнулся.
Потом с полминуты, наверное, приходил в себя. Алекс облизывался и смотрел
снизу почти уже раздраженно. Нет, с вожделением он смотрел! Он хотел еще и
еще, и много.
Уебище ненасытное
Действительно: тварь, скотина!
Сумерки почти покрывали нас
*
Колхозница бросился из темноты засанных соболей. Ярко метались факелы. Он
успел заметить Хлотаря, который тянул шелковый шнурок на себя, ярко скалясь,
и синее лицо Брунгильды с белыми, выпученными глазами.
Мелькнув между стражниками, Колхозница выскочил из шатра и понесся в лес.
Он бежал, как тогда, накануне своего лесного преображенья.
Что-то падало из него, он толком не понимал, говно ли. «Потеряю, бля1»
мелькнуло в башке, и Колхозница вдруг упал.
Сильные руки вжали его в землю. Он почувствовал кисловатый устойчивый запах
зверя.
Его обшарили жадные, быстрые руки, вытряхивая, выскребая, вытаскивая, срывая
Колхозница остался голым лежать на земле. Потом, не веря, что все уже
кончилось, приподнялся. Какие-то тени, косматые и немые, удалялись прочь,
тая между деревьев.
Колхозница хотел всхлипнуть, но отчего-то уже не смог. И поплелся следом,
понимая, что свершилось что-то еще с ним, что связь с миром людей прервалась
теперь окончательно, и эти косматые вонючие тени отныне его судьба.
«А потом и теней не будет» подумал Колхозница, но как-то совсем уже
тускло, скованно, равнодушно
*
Алекс молчал. Но что-то темное клубилось вокруг него. И что-то может быть,
страх мешало мне включить свет. Темнота как бы сплотила нас, в ней
возможно было теперь уж все, и это не пугало, а только странно, радостно
волновало.
«Если он меня укокошит, то что будет? И как это будет?» проплыло мягко,
блюзово в голове.
Алекс, сказал я. Передохнем малька.
Он тихо, упорно молчал.
И мне вдруг так его стало жалко и так наплевать на все!
Хочешь я тебе римлян моих почитаю? Региана, Авсония, Венанция Фортуната? Я
сам их перевожу. Ну, хочешь?
Алекс помолчал немного, потом вздохнул:
Так меня еще никто не гнобил
И вдруг я почувствовал, что глаза его полыхнули любопытством и вдохновеньем:
Давай!
20.03.2002 г
© - Copyright Валерий Бондаренко
