ИСТОРИИ РЯДОВГО КОШКИНА.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ — ОДИН ДЕНЬ В НЕДЕЛЮ

История № 1 2 3

«Все эти истории — армейские сказки. Но, как в каждой армейской сказке, в них только доля сказки, а остальное…»
Прим. авт.


— Значит так, Кошкин…
Сержант учебного взвода Миша Долгих, глядя в пустоту, долго тёр голову полотенцем, отчего его светлые волосы ощетинились, словно иголки у ежа. Наконец, довольный наведённой сухостью, он зыркнул Кошкину в глаза и садистски продолжил:
— Значит, Кошкин, вот тебе боевое задание: сейчас взвод будет грузиться в машину, а ты останешься тут, соберёшь всё наше барахло, поможешь убраться банщику, а потом — жопу в горсть и рысью в часть. Всё ясно?
— Ясно… — нахмурился Кошкин. — А кто после нас приедет? С кем мне обратно-то возвращаться?
— Кто приедет? А никто не приедет, мы последние.
Кошкин растерянно развёл руками:
— Так что, машины из части больше не будет?!
— Я и говорю — боевое задание тебе.
— Пешком?
Казалось, Долгих попытался сдержать улыбку.
— Ну, хочешь, так ползком. Короче, не моё дело! Но чтоб к построению на ужин — я смотрю в конец строя и слышу, как ты мне рапортуешь: «Расчёт окончен!»
Кошкин недоумевающе глянул на сержанта. Тот сразу прищурился.
— Чё?!! Те чё-то не ясно, боец?!
— А как же я…
— ??! Не слышу ответа, рядовой!..
— Так точно, товарищ сержант.
— Всё, свободен! Но смотри, Кошкин!!! Если я вдруг тебя на построении не увижу — знаешь что тогда? Тогда — мягко выражаясь — пиздец тебе настанет сразу! Вопросы есть?!


Разумеется, рядового Кошкина не сильно обрадовала перспектива остаться одному, вне своего взвода. В армии быстро учишься понимать, что «духам» всегда лучше держаться вместе. Вид бесхозно бродящего «тела» может вызвать острый приступ педагогического прозрения у какого-нибудь «черпака» или «деда». А как же?! Святое дело — «поучить молодого Родину защищать»!
«И почему всегда я? — горестно размышлял Кошкин, — Чуть что — «Эй, Кошкин туда, Кошкин сюда»! Гадство какое-то, сплошь и рядом!
Он зло глянул, как Мишка натягивает трусы, повернувшись своей тугой белой задницей.
Так бы и пнул сейчас!
И откуда они только берутся? Рослые, раскаченные, самоуверенные лоси, которые различаются разве что цветом волос да глаз. Вот так, кажется, — выстроить их в одну шеренгу, то ведь не отличишь одного от другого. Абсолютно! Словно братья-близнецы. Козлы!..


Своей бани в части не было, поэтому каждую субботу весь личный состав части погружали на машины и везли на окраину города — в одну из местных бань. Два «ЗИЛа», крытых брезентом, весь день нарезали круги туда-сюда, повзводно таская в своём пыльном чреве потных, несчастных защитников отечества.
Хоть часть была и недалеко от города, мысль о том, что надо тащиться двадцать километров по вечерней жаре, да ещё и с вещмешком — оптимизма у Кошкина явно не вызывала.
А куда деваться?..
Кошкин хмуро смотрел в стену, сквозь одевавшегося Мишку Долгих.
Ну, что ж это такое-то, а? Ненавижу!!!


В тесной раздевалке, явно не рассчитанной на такое количество народа, стояли суета и гвалт. Раскрасневшиеся, разомлевшие после бани бойцы неторопливо натягивали на себя форму, беззлобно споря о чём-то, путаясь в одинаковой одежде, брошенной перед этим в одну кучу.
— Э?! Это мои сапоги! Какого хуя ты их напялил?
— Вот бля! А я-то думаю, чё жмут-то так?
— Какая сука взяла мою гимнастёрку?! Народ?! Ещё раз спрашиваю, у кого моя гимнастёрка, а?!
— Одинец, блядь! Ты уже и на портянках своё имя писать стал?! Гы-гы-гы-гы-гы!!!
— Пиздеть команды не было! Когда вокруг столько слепых мудаков, то скоро надо будет писать на каждой пуговице!
— Ну вы и чмошники! — откуда-то подал голос сержант. — Столько времени прошло, а вы всё ещё в барахле своём путаетесь?! Надо будет мне с вами отработать вечером «подъём-отбой» — раз, эдак, двадцать. Может, тогда научитесь свои трусы от чужих отличать?!
…Сейчас придёт машина, и через каких-то полчаса взвод будет уже в части. Пока не скомандуют построение на ужин, можно спокойно валять дурака, смотреть телевизор или дрыхнуть, если тебе хочется. Этим-то и хороша была суббота!
Но Кошкину на сей раз не повезло. Похоже, вся суббота теперь пролетит мимо его кассы…
«Да-а-а!.. — сжав губы, думал он. — Как вспомню о предстоящем марш-броске, так прямо кусаться от обиды хочется! И почему всегда я? И почему всегда меня? Не-ет, это не гадство, это просто блядство!.. И сколько ещё это будет продолжаться?»


Сержант посмотрел на часы и громко объявил:
— Э, народ! Сейчас, через пять минут, выхожу на крыльцо и удивляюсь! Весь взвод уже построился и ждёт своего сержанта! Всем ясно?!
«Народ» промычал в ответ что-то этакое.
— Ну а раз ясно, то — время пошло!
«Краса и гордость» учебного взвода, амбал Димка Краснов, натягивая свой сапог сорок-последнего размера, ехидно лыбился, глядя на понурого Кошкина.
— Чё, Кошачёк, опять нашему маленькому не повезло, да? У-тю-тю-тю… — прогудел он своим глухим басом.
«И чего ты скалишься, радость пучеглазая? Ну, не вымахал я под два метра, как ты! Знал бы ты, бычина раскаченная, каково быть последним в строю — «расчёт окончен»! Всегда и везде плестись в хвосте за вот такими вот — дубовыми шкафами — вроде тебя».
— Сочувствуешь, да? — поинтересовался Кошкин, подтягивая трусы, которые были явно не по размеру и скорее подошли бы на самого Краснова. — Может, останешься со мной и поможешь? Слабо?!
— Ха! Нашёл дурака!
— Да, эт точно, — сокрушённо покачал головой Кошкин, — дураков нынче не найти. Хотя, всё правильно. Лично я до части уж точно дойду, а вот некоторые могут на втором километре сдохнуть, невзначай.
— Кошачёк, ты это что имеешь в виду? — подозрительно сощурился Краснов.
Два дня назад был пятикилометровый кросс, на котором Димка сделался настоящим посмешищем всей части. Где-то на втором километре он брякнулся на землю с пеной у рта, и когда оба сержанта, прилагая все усилия, пытались заставить его подняться, Димка орал, что пусть его лучше пристрелят на месте, но бежать дальше он не сможет. Кошкин даже притормозил тогда, чтобы посмотреть на это зрелище.
Да, — таким здоровым и тяжёлым бегать, действительно, совсем нельзя…
— Жарко, говорю, сегодня… — вздохнул Кошкин.
Каждый красновский кулак был с половину кошкинской головы. А чтоб достать до его рожи, Кошкину пришлось бы подпрыгивать на цыпочках. Так что пусть живёт — чудище-амбалище!
— А-а… — протянул Димка недоверчиво. — Тогда поня-ятно…
Вообще-то он хороший парень, незлобный. Димка был соседом Кошкина и спал прямо под ним, на нижней койке. По утрам, после команды «Подъём», Кошкин поспешно спрыгивал со своего второго этажа и иногда не рассчитав, приземлялся аккурат на бычью шею Краснова. Димка, гогоча и матерясь на все лады, без труда снимал Кошкина на вытянутых руках: «Ты чего, Кошачёк… раз мать твою так и раз эдак! Мне ещё повезло, что вес в тебе — бараний!»


Сержант, едко ухмыляясь, слушал этот разговор, застегивая пуговицы своего кителя. Опоясывая себя ремнём, коротко заметил:
— Да, Краснов! Кошкин прав, для тебя сегодня жарковато будет до части тащиться. Ну, ничего, зато ему в наряд по столовой не придётся идти. Чего о тебе, Краснов, не скажешь!
— Э-э-э… как так — не скажешь? — в очередной раз не понял Краснов.
— А так! Сегодня тебе — в наряд по столовой. Что тут непонятного?
— Сегодня в наряд? За что?! — возмутился Димка.
— Не «за что», а просто так. Очередь твоя подошла.
— Уй, бля-я…
— Ладно, всё, хватит лясы точить. Кошкин, а ну иди со мной, — махнул рукой сержант и стал продираться сквозь возившуюся массу.
Выйдя к двери небольшого коридорчика перед подсобкой банщика, Мишка развернулся и громко предупредил всех оставшихся:
— Так: через минуту прихожу и распинываю задницы всех, кого ещё вижу тут, а не в строю!
Довольный произведённым ускорением, он хмыкнул:
— Вот уж точно: без пиздюлей — как без пряников!..
В узком коридоре подсобки он позвал:
— Петрович, ты тут?
На его голос из-за двери высунулся банщик.


Петровичем звали небольшого роста, худого — кожа да кости — однорукого старика-банщика.
Взгляд его бесцветных, водянистых глаз всегда блуждал так, что было невозможно определить, куда он смотрит. Жёлтое сухое лицо пронизала сеть фиолетовых прожилок. Жидкая рыжая бородёнка топорщилась в разные стороны. Когда он улыбался, раздвигая свои синеватые губы, то выставлялись напоказ оставшиеся жёлтые клыки.
Но главной достопримечательностью Петровича был — нос. Огромный шнобель обтягивала бугристая серая кожа, игравшая на свету всеми оттенками лилового.
— Чего тебе, командир? — просипел Петрович.
— Я тут собираю своих «гавриков», так что, похоже, на сегодня всё.
— Ну и ладно. С лёгким паром и доброго здоровьишка вам, ребятки! Приезжайте ещё, в следующую субботу.
— Спасибо на добром слове, Петрович. Слышь, я тут тебе одного своего оставляю, чтобы помог прибраться. Если какое наше барахло останется, то он его заберёт.
— Да не-е, командир, не надо, — махнул Петрович здоровой рукой, — я уж сегодня сам тут справлюсь, без помощников. Да и закрываться пока не собираюсь. Вон, вишь: люди подходят, моются. А как же?! Суббота, самый что ни на есть банный день! Как же мне сейчас закрываться? Нет, закрываться сейчас никак нельзя!
Кошкин с надеждой посмотрел на Петровича.
Сержант замешкался в раздумьях. Глянул сначала на банщика, потом на Кошкина.
Вперившись в Мишкино лицо, Кошкин пытался предугадать ход сержантских мыслей.
«Ну?! Чего задумался?! — чуть не сказал он вслух. — Сказано же, что сам справится!»
— А во сколько ты закрываться собираешься? — наконец спросил Мишка.
— Часов в восемь, а то и попозжее. А как же?!
— В восемь? Блин… — колебался сержант. — Видишь, Петрович, мне капитан Ларин приказал кого-нибудь тебе оставить. Вроде как между твоим начальством и нашим договор — помогать тут.
— Ну, ну! Так оно и есть! — энергично закивал головой банщик. — Мне тут и нагреватель починили, и трубы кое-какие заменили. Всё путём, командир! А тут сегодня уж я сам за вами вымою.
Из коридора высунулся боец:
— Товарищ сержант, там машина подошла.
— Ясно. Иди к остальным, скажи: сейчас приду.
Почесав затылок, Мишка изрёк:
— Знаешь, Петрович, а ну его нафиг — с начальством спорить! Приказано оставить кого-нибудь. Вот его и оставлю, — он ткнул пальцем.
— Это которого? — бесцветные глаза банщика уставились на Кошкина. — Его что ли?
— Его.
— Ну, ладно. Раз начальство приказало.
— Сам потом посмотри: не нужен будет — отправишь в часть. Лады?
Петрович энергично закивал.
Все втроём вышли в опустевшую раздевалку. Схватив швабру, Петрович резвой рысью удалился в банный зал.
«Гадство! Блядство! Разтак и разэдак их мать! Вот ведь непруха!»


Сев на лавку, Кошкин вновь задумался о том, откуда берутся такие вот ответственные сержанты как Мишка. Может — путём генной инженерии?..
Кошкин тут же представил себе: ночью, за закрытыми дверьми, в прокуренном кабинете капитана, соблюдая полную конспирацию, собираются отцы-командиры. И там, в обстановке абсолютной секретности, разложив на письменном столе стандартные штамповки различных частей тела, собирают по частям нового строевого погонялу, следуя замусоленным страницам инструкций из генштаба…
— Ё-ё-ё!.. — очнулся Кошкин, — и придёт же такое в голову?!
Хотя, именно сейчас, в эту минуту любое другое объяснение показалось бы ему менее правдоподобным, чем этот тайный сговор.
— Эх! Ну, какого же хрена? Ведь русским языком ему говорили — Не-На-До! Нет же! Раз «капитан приказал», то всё! Святое речение!
Блядство!
Мишка снял с вешалки свою панаму и повернулся к Кошкину:
— В общем так, боец! Чтобы к вечерней проверке был в части. И не вздумай шататься по городу! Если нарвёшься на патруль, то учти: ты у меня до конца учебки сортиры пидарасить будешь! Ясно?!
— Да уж, — буркнул Кошкин. — Куда яснее…
Уличная дверь тамбура гнусно заскрежетала своей раздёрганной пружиной, пропуская в раздевалку незнакомого бойца, одетого в парадку и со спортивной сумкой в руке.
Мишка окинул его изучающе-недовольным взглядом и, небрежно засунув руки в карманы, поинтересовался:
— Мы что-то тут ищем, боец?
Тот, спокойно ухмыляясь, поставил на лавку свою сумку.
— Ну ты, бля, и строгим стал, Долгих!
— Чё тебе не нра… — сердито начал было сержант, но осёкся, вглядевшись в лицо незнакомца. — Самойлов, ты?!!
Кошкин с удивлением смотрел на своего сержанта. За всё то время, сколько он был в армии, ни разу не видел такого. На Мишкином лице мелькнуло странное выражение растерянности или даже смущения.
— Ага, вспомнил?! — довольно улыбнулся парень. — Ну, здравствуй, здравствуй, братан!
Они вальяжно обнялись и, по обычаю хороших друзей, потёрлись щеками.
— Ты как тут оказался? — удивлённо спросил Мишка.
— Так дембель, Миха, мой дембель! Вот, приехал в часть, документы оформлял. А тут, дай, думаю, по старой памяти ещё раз, под конец службы, в баню съезжу.
— Дембель?! Ё-о-о! Поздравляю! — Мишка начал горячо трясти ему руку, похлопывая по плечу.
— А я захожу, смотрю — ты это или не ты?! Ну ты, бля, крутым дедом сделался! Сержант!
— Угу, — расплылся Мишка, — давно.
— Здоровый лось стал! Прямо не обхватишь! А был ведь такой тихий-тихий, дохлый душара!
Мишка покосился на Кошкина и нахмурился.
— Чего ты тут расселся? Иди, спроси Петровича, что ему надо сделать.
Быстренько поднявшись, Кошкин направился к выходу, хотя ему страсть как хотелось послушать о том, как нашему грозному сержанту служилось, когда тот был духом.
— Петрович?! Этот старикашка всё ещё работает?! — уже подходя к двери, услышал он удивлённый возглас дембеля.
Но Кошкин был занят своими мыслями.
«…Ну и ну!!! Мишка был дохлым душарой?! Вот это новость! Трудно даже поверить. Его послушать, так — круче него и не было никого. Вот бы ребята удивились, если б услышали этого дембеля! Он, наверное, много чего интересного мог порассказать о нашей «грозе учебного взвода»? Но!.. Надо будет помалкивать об этом. Если Мишка узнает, что я кому-нибудь проболтался о «дохлом душаре», — пришибёт к едреней матери! «Тихий дохлый душара»?! Ха! Вот смех-то!»


Войдя в зал, Кошкин удивлённо оглянулся. Тут было непривычно — пусто, лишь несколько местных казахов вяло тёрли себя мочалками.
Хм-м… Оказывается, это было довольно большое помещение, от пола до потолка покрытое белым кафелем. Никогда ещё Кошкин не видел его пустым. Всего каких-то полчаса назад тут было не протолкнуться от снующих туда-сюда намыленных бойцов. Чтобы добраться до вделанных в стену кранов, надо было долго маневрировать среди голых тел, протискиваясь со своей шайкой в руках. Причём, это надо было проделывать в быстром темпе, чтобы успеть вымыться до того, как сержант подаст команду на построение.
Не столько моешься, сколько постоянно перемещаешься с одного места на другое.
А сейчас? Непринуждённо помыться в таком просторе — это просто песня какая-то! Удовольствие!
«Что же, — злорадно подумал Кошкин, — если я лишился своего законного субботнего отдыха, попробуем наверстать это другим удовольствием! Ура-а!..»
Кошкин невольно вскрикнул, вдохновлённый замечательной идеей.
Возглас гулким эхом прозвучал в пустом помещении. Казахи удивлённо покосились.
Петрович, ловко орудуя шваброй, зажатой в одной руке, уже домывал блестящий пол зала. Не зная, как к нему обратиться, Кошкин слегка кашлянул и спросил:
— Так это… Что мне делать-то? Давайте, что ли, помогу?
Петрович, не останавливаясь, махнул своей жиденькой бородёнкой:
— А, это ты, парень? Не-е, ничего не надо. Посиди лучше где-нибудь или, хочешь, ступай ко мне в подсобку, чаю попей.
Особо уговаривать Кошкина, естественно, не пришлось:
— Может, я тогда в парной посижу?
— Попариться ещё хочешь? Что ж, добре! Я тоже это дело уважаю. А сегодня и жар хороший, крутой. Иди, посиди, попарься. Надо будет, я позову.
Настроение намного улучшилось. Такой кайф — посидеть вволю в парной! А то каждый раз одно и то же — только заскочишь, сядешь, не успеешь ещё разомлеть на горячих досках, а сержант уже орёт: «Чего тут разлеглись?! А ну, шустро поднялись и бегом свои задницы мыть! Я что, ждать вас буду?!»
И так всегда…
Впервые Кошкин попал в баню уже здесь, в армии. Не сказать, чтоб мыться из тазика ему нравилось больше чем в ванной, но вот парная… Парная же — это было совсем другое дело!


Выбежав в раздевалку, Кошкин с удивлением увидел, что Мишка Долгих всё ещё сидит на лавке с тем парнем, предаваясь «боевым воспоминаниям».
Быстро собрав свои манатки, Кошкин запихнул их в первую попавшуюся кабинку. Стянул с себя трусы и бросил их туда же.
— Куда это ты разогнался, Кошкин? — сержант нехотя отвлёкся от разговора с дембелем.
— Так это… Петрович сказал, что пока ничего не надо.
Дембель лениво осмотрел Кошкина с головы до ног.
— Молодой? Твой что ли? — поинтересовался он.
— Мой. Вон ещё целый взвод таких долбоёбов у крыльца топчется.
— Так ты что, сержант в учебке молодняка?
— Ну да-а, мать их тресь!
— Во, блин! Так ты теперь «духанская нянька» чтоль?!
— Ну, в общем — да…
Кошкин сделал несколько осторожных шажков в сторону двери. Чего тут их слушать, если абсолютно пустая парная давно пышет жаром, словно только и ждёт кого-нибудь?
— Эй, стой! — тормознул сержант. — Я тебя спрашиваю, куда собрался?
— Ну, это… Туда…
Договорить Кошкин не успел, так как из уличного тамбура, тяжело бухая сапогами, появился Краснов.
— Товарищ сержант, машина ждёт, — доложил он. — Водила говорит, что у него путёвка по времени кончается, поторопить велел.
— А, блин! Путёвка, мать его… Ну, ладно, Игорёха, пора мне. Видишь, какие дела?!
— Тогда — давай пять! — протянул руку дембель.
— Ты это… если получится, то забегай ко мне вечером. Посидим, поговорим.
— Если смогу, забегу. Но, на всякий случай, счастливой службы, Миха!
— И тебе счастливо, братан!
Они опять обнялись, похлопывая друг друга.
Уже подойдя к двери, сержант вспомнил:
— Кошкин, мать твою так, жду тебя на вечерней проверке. Если попрёшься в город — в очке сгною! Понял?!
— Так точно, товарищ сержант! — по уже выработавшейся привычке козырнул голый Кошкин.
— Лупень!!. К пустой голове — что?..
— …Руку не прикладывают.
— Бля, ты бы ещё к яйцам приложил!
Наверное, со стороны это действительно выглядело глупо: совершенно голый боец козыряет своему сержанту. Дембель, увидев всё это, громко расхохотался, обнажив белые зубы на загорелом лице.
Кошкин понял, что лопухнулся. Эх, мля, сила привычки…
Выходя, Краснов обернулся:
— Кошачёк, если опоздаешь, я на тебя постельное бельё возьму у кастеляна.
— Ага, возьми, а то ведь потом не достанется! Спасибо, Димон!
— Да ладно… — махнул тот своей огромной лапищей.


Единственная тусклая лампочка в пожелтевшем от времени и каких-то коричневых подтёках плафоне словно парила в раскалённом мутью мареве. Короткий обрубок трубы, торчащий под потолком, с шипением изрыгал струю влажного пара.
Разбухшие от постоянной сырости сосновые рейки, которыми была обшита парилка, пахли раскалённым деревом и смолой.
Лёжа на самой верхней, самой жаркой ступени и глядя в потолок, Кошкин блаженно вдыхал этот смолисто-горячий дух.
…Три недели. Сегодня ровно три недели как рядовой Кошкин находился тут, в армейской учебке… Ё-моё, как же это мало, по сравнению с оставшимися двумя годами! И в то же время, как это много для жизни, когда чувствуешь себя ни в чём не свободным! Не-свобода! Да, именно это слово больше всего подходило для его теперешних испытаний.
Так вот, значит, что такое армия…
С одной стороны посмотришь — как будто бы всё нормально. Жизнь устроена так, что человек, хочет он того или нет, всегда вынужден подчиняться какому-нибудь установленному порядку, традиции, сложившимся обстоятельствам. По большому счёту, в этом отношении наша армия мало чем отличалась от гражданской жизни.
Но… если это так, то откуда ж тогда это острое чувство несвободы? Может быть, оно возникло оттого, что ты вынужден подчиняться порядку все двадцать четыре часа в сутки? Даже когда куришь, ешь, спишь или ссышь?..


Разбухшая от влаги дверь парилки вдруг тяжело заскрипела. Волна сквозняка тут же нагло ворвалась, взбудоражив пелену томного марева. Кошкин лениво повернул голову на звук и увидел, что в парной появился тот самый дембель.
— Ух! — шумно вдохнул он. — Хорошо-о!
Шлёпая босыми ногами по деревянным ступеням-полкам, поднялся наверх.
— Ну чё, значит, один остался? Любитель попариться?
— Угу.
— Такое же дело! Люблю в парной посидеть.
Сел напротив Кошкина и попробовал осторожно прислониться спиной к обшитой деревянной рейкой стене.
— Оу-а! Твою мать, горячая какая!!.
Явно испытывая удовольствие от жара раскалённых досок, он всё-таки уселся, как ему хотелось.
— Ух!.. Хорошо сегодня раскочегарили парилку! — поёрзал спиной.
Кошкин молчал, стараясь не лупить на него глаза. Дембель ещё какое-то время приспосабливался на горячих досках, устраиваясь поудобнее. Наконец, привыкнув к жару, вытянулся вдоль всей лавки, подложив кулак под голову.
— Слышь, пацан! — кивнул он. — Ты из учебки молодняка?
— Угу. Оттуда.
— Как там тебя, Кошкин что ли? А по имени?
— Никита.
«Вот чёрт! А как же зовут его? Совершенно забыл… То ли Женя, то ли Игорь?.. То ли, вообще, — Дима?»
— Давно служишь, Никитос?
— Три недели.
«Никитос?! Какого ещё хрена?! Ну, с фамилией всё было понятно — с самой школы. Но, вот над именем ещё никто так не изгалялся!»
— А-а, совсем молодой душара, значит?! — улыбнулся он.
— Значит.
— Ну и как? Как служится?
— Да вроде бы нормально…
Кошкин слегка напрягся, так как для любого духа разговор о сроке службы и комфортности её протекания мог закончиться очень даже по-разному.
— Да ты, слышь, не обижайся, братан, — добродушно улыбнулся парень, наверняка заметив напряжение Кошкина и истолковав его по-своему. — Просто вижу, что ты ещё молодой пацан, вот и спросил. Я тут года полтора не был. Думал: приеду, встречу знакомых ребят со своего призыва, посидим, отметим… но что-то нет никого. Даже поговорить перед дембелем не с кем. Вот, только Миху и встретил, но он не с моего призыва.
— Значит, ты дембель?
— Ага. Вот ещё эту ночь тут перекантуюсь, пока документы будут готовы. А там, утром в поезд и — домой. Всё, оттрубил своё, Никитос!.. Домой!
— Класс! Поздравляю!
Видно, уловив в этом поздравлении нотку зависти, он пристально глянул на Кошкина и снисходительно улыбнулся:
— Ничего, Никитос, будет и на твоей улице праздник.
Прикрыв глаза ладонью, он замолчал. Видно, вспоминал чего-то. Хотя — ясен пень, какого рода мысли полезут в башку после таких разговоров.
Прошло довольно много времени. Казалось, парень незаметно задремал на своей лавке.
Пользуясь тем, что он не обращает на Кошкина абсолютно никакого внимания, тот попробовал рассмотреть его получше, чтобы сопоставить с тем, что уже успел увидеть в раздевалке.
«Блин, ну как же всё-таки его зовут?!»
Выражение лица не показалось Кошкину ни злым, ни добродушным. Скорее, мимика этого дембеля уже привыкла за два года выдавать некоторую напряжённость — что было сразу заметно. Сильно загоревшая кожа, крупный подбородок, толстые губы. Серые глаза смотрели слегка прищурившись, словно привыкли к яркому солнцу, — но в целом взгляд был прям и открыт. Правильной формы лоб слегка морщился, когда глаза пытались пристально рассмотреть что-то. Чуб был явно длиннее уставного и слегка курчавился, хотя коротко стриженный волос на затылке и висках был и вовсе «под ноль».
Ребята здесь стриглись совсем по-другому. Большого разнообразия в стилях не было, — армия как никак, — но бойца из другой части можно было отличить сразу же, по стрижке.
Впрочем, на стрижку можно было и не смотреть. Кошкин ещё никогда не видел, чтобы кто-то мог загореть до такой степени. Почти шоколадного цвета загар удивительно ровно покрывал тело, а узкая белая полоска, опоясывающая бёдра, лишь сильнее контрастировала со смуглостью кожи.
Дембель. Загадочный дембель…


Этот странный дембель совсем не походил на тех, что видел Кошкин в первую же неделю, как попал в часть.
«В эти тёплые, майские дни/ Всюду пьяные ходят они/ Дембеля, дембеля…» — вспомнилась ему песенка из солдатского фольклора части. Недели полторы назад, проходя по территории части, можно было услышать, как кто-нибудь мурлычет себе под нос этот мотивчик. Но май уже закончился, а вместе с ним исчезли — растворились за пределами периметра, — все дембеля прошлого призыва.
Их было нетрудно узнать среди общей толпы, одинаково одетой в хаки. Даже такие «зелёные душки» как из учебки молодых, отличали их безошибочно. Да и можно ли было их не заметить? Причудливо окантованные парадки были увешаны разнообразными значками. Наконечники аксельбантов мелодично позвякивали в такт шагам. Доведённые до зеркального блеска сапоги ослепительно блестели на солнце, выбивая чёткую дробь подковами по асфальту.
Офицеры хмурились, встречая такого «блестяще-звенящего корнета», сокрушённо качали головами. Но молчали.
Эх, дембеля…
Ощущение какого-то праздника витало в воздухе. Тёплый майский ветерок разносил то ощущение по всей части. Волнующий ветерок задувал и сюда, в учебку. Кошкин помнил, как ребята из взвода восхищённо рассматривали музыкально-яркие, шумные группки «инопланетян», шатающихся по части, томившихся в ожидании своих документов.
Но — это был чужой праздник, на который молодых бойцов никто не приглашал.
Для всех остальных наступало время больших перемен. В эти дни, следуя негласным законам, одно поколение сменяло другое, шагая на следующую ступеньку своей жизни.
Как-то под вечер, уже перед самым отбоем, в казарму учебки ввалилось человек десять таких франтов с громкими криками:
— Где тут молодняк?!
— Эй! Духи?! Куда вы все подевались?!
Они громко разговаривали между собой, смеялись, вертя в руках сумки со своими вещами.
— Духи! Мать вашу! Вылезайте, когда вас дембель зовёт!
Сержанты всех учебных взводов, как по команде, быстро выдвинулись им наперерез.
— Чего надо? — не очень-то дружелюбно поинтересовался старший сержант учебки.
Кошкин видел, как остальные командиры взводов, одетые кто как по причине позднего времени, нервно крутили в руках невзначай захваченные ремни.
Один из дембелей бросил на пол свою сумку и двинулся к старшему сержанту.
— Серый! Расслабься! Мы с пацанами уезжаем сейчас. Вот, зашли вам пожелать счастливой службы. Всё нормально, Серый!.. Никто твой молодняк трясти не собирается!
Он отстегнул со своего кителя значок «классности» и протянул сержанту.
— Вот, держи. «Первый класс»! Это тебе от меня. Подарок. Теперь ты тут самый главный!
Обернулся к остальным, звеня эполетами, заорал:
— Слышите, пацаны, мать вашу?! Теперь Серёга тут самый главный!!!
Дембеля за его спиной дружно подхватили, на разные голоса:
— Пацаны! Хорошей вам службы!
Старший сержант учебки, повертев в руках значок классности, пожал дембелю руку.
— Спасибо. Счастливого пути, братаны!
Они обнялись и долго тёрлись щеками.
— Мужики, мы тут вам кое-чего собрали, чтобы вы наш дембель отметили, — кто-то из них выставил большую полиэтиленовую сумку, раздувшуюся от всякой всячины, что в неё натолкали. — Посидите после отбоя.
— Давай! Это дело хорошее! — сержанты тут же прибрали сумку в каптёрку.
— Ну, пора! Бывайте, пацаны!..


«Игорь! Да, точно, так его называл сержант!»
Наконец-то Кошкин вспомнил, как зовут этого дембеля — Игорь. Игорёха!
Тот лежал молча, посапывая носом, уже минут десять. Похоже, Игорёха совсем задремал. Надо бы его разбудить, а то ещё перегреется… дембель. Да, наверное, надо разбудить…
Но… Кошкин почему-то молчал.
И вообще, что-то непонятное стало происходить с ним в последнее время. Он даже не знал, как это можно выразить, объяснить. Он действительно не мог логически осмыслить своего состояния. Дело в том, что Кошкин всегда обращал внимание на симпатичных девчонок, провожал их очарованным взглядом на улице. Да, он видел, он чувствовал, как они прекрасны. Но, всё это… не совсем то. Их красота сравнима для Кошкина с неким изяществом статуй, не более. Они и прекрасны, но и, одновременно, далеки, как звёзды в ночном небе. Да, именно звёзды, — и как эти небесные светила, они были такие же недосягаемые.
Кошкин понимал: с ним что-то не так. Частенько одёргивал сам себя, задавал дурацкий вопрос: «Кошкин, да что ж с тобой происходит-то, а?!» Но — что именно — этого себе объяснить он не мог.
Взрослея, люди перестают без особой на то нужды касаться друг друга. У мужчин и вовсе остаются лишь рукопожатия и дружеские похлопывания по плечам. Но даже этих прикосновений Кошкину вполне хватало, чтобы ощутить непонятный восторг, что наполнял его каждый раз при случайном прикосновении со знакомыми и незнакомыми ребятами.
Может быть, он просто боялся? Неизвестно. А, может быть, просто жил как умел…
И вот опять — сейчас. То же самое. Откуда-то выбралось, подкралось, настигло. Почему Кошкин не смог разбудить этого парня? Если честно — просто не хотел. Потому что ему было приятно украдкой рассматривать Игоря, пользуясь моментом. А ему-то, дембелю — что?! Заснул — ну и пусть себе спит. Кошкин же никого не трогал, не приставал ни к кому — ещё чего не хватало!..
Покрывшись крупными каплями выступившего пота, парень лежал так близко, только протяни руку. Его голое тело тянуло к себе взгляд, словно магнит. Кошкину так хотелось рассмотреть всё, до мельчайших деталей, до самых маленьких волосков…
Несмотря на жар парилки, Кошкин чувствовал как где-то внутри живота томительно холодел страх и возбуждение, постепенно захватывая его целиком.
Игорь чуть пошевелился.
Кошкин быстро отвёл взгляд… Но нет, — тот лежал всё так же, закрыв глаза рукой.
…Широкая грудь и плоский живот, с чётким рельефом мышц, были покрыты чёрными курчавыми волосами. Следуя взглядом вдоль вьющейся дорожки волос, Кошкин дошёл до живота и, поколебавшись, осторожно опустил взгляд ниже… Его член, прямой, с чуть обнажённой головкой, свисая на ногу, покоился на мошонке, словно артиллерийское орудие на лафете. Взгляд Кошкина скользил по нему, изучая каждую складку, каждый изгиб.
Несмотря на рост Игоря, член не был таким уж большим. Может быть, такой же, как и у Кошкина. Только свой-то он видел много раз, а вот чужой, да ещё так близко — впервые.
Его тело не было совершенным, но именно это и делало его привлекательным.


— О чём задумался, братан? — вдруг тихо спросил Игорь, отнимая руку от лица.
Кошкин даже вздрогнул от неожиданности.
— Ты не спишь?!.. — через секундную паузу он «родил» что-то более-менее подходящее.
— Да нет, не сплю.
— Так… ни о чём… — медленно, растягивая слова, ответил Кошкин, надеясь, что ему удастся скрыть предательскую дрожь.
Игорь смачно зевнул, безмятежно потянулся, как бы спросонья.
— Какой-то ты молчун, Никитос! Хоть бы рассказал чего.
— А чего рассказывать-то?..
— Ну, не знаю… Например, о чём задумался. Может, чего интересное?
«Ну уж нет!!! — в испуге подумал Кошкин. — Так я тебе об этом и рассказал!»
— Вот, думал, будить тебя или нет, — без запинки соврал он.
Дверь открылась, вновь поколебав марево горячего тумана, и в парилку зашли двое местных.
— Ох! Ё-ё! — присел один из них, схватившись за уши. — Ну, мужики, вы тут и накочегарили! Не вдохнуть!
— Ну, чё? Айда полезем наверх? — спросил второй, тоже слегка согнувшись.
— Не! Ну вас к шайтану! Пойду-ка я лучше отсюда.
И, всё так же прикрывая уши, один из них быстро ретировался, оставив за собой завихрение горячей пелены.
Оставшийся завязал на голове полотенце, осторожно ступил по деревянным ступеням, пытаясь подняться на скамейку.
— Привет, Каримчик! — вдруг поздоровался Игорь.
Тот, кого он назвал Каримчиком, долго всматривался, переводя удивлённо-непонимающий взгляд то на Кошкина, то на Игоря.
— Что, не узнаёшь, да? — лукаво сказал Игорь.
— Хо-о… Нет, что-то не узнаю, — наконец, признался Карим.
— Да ну?! Значит, уже забыл. Время, правда, прошло много. Полтора года. А я вот тебя помню…
— Полтора года? Хм…
Карим задумчиво смахнул с лица капли пота.
— Игорь?.. — осторожно спросил он.
— Ага, всё-таки узнал! — довольно кивнул дембель. — Я это, я!
— Игорёша?!! Здравствуй! Ах, какая встреча, а?! Какая встреча!.. Как поживаешь? Рад тебя видеть, дорогой!
— Узнал, наконец.
— Узнал-узнал, дорогой! Теперь узнал!..
Карим не стал жать протянутую ему руку, а крепко стиснул Игоря в своих объятьях, приговаривая:
— Игорёша! Дорогой! Совсем ведь не узнать тебя стало! Как возмужал-то! Игорёша!..
Выпучив глаза, Кошкин смотрел, как Карим целует Игоря в щёку.
Заметив удивлённый взгляд Кошкина, Игорь слегка отстранил Карима. Тот, в свою очередь, покосился на Кошкина и нехотя выпустил Игоря из объятий.
— Игорёша, почему не знакомишь? Как зовут твоего друга?
— Это Никитос, — представил Игорь.
— Здравствуй, дорогой. — Карим протянул руку к Кошкину.
— Здравствуйте.
Дотянувшись со своего места, Кошкин пожал Кариму руку. Но последовать столь странному местному обычаю, как это сделал Игорь, постеснялся. Что ещё за дурь?
— Э-э? Зачем так — «здравствуйте»? — покачал головой Карим.
— Ты уж его извини, — хохотнул Игорь. — Никитос, он пацан ещё молодой. Ничего не знает ещё. Дальше этой бани, наверное, и не был нигде.
— Я что-то не так сделал? — извиняющимся жестом Кошкин прижал руку к груди. — Извините. Честное слово, я не…
— Ладно, расслабься, — перебил Игорь и повернулся к Кариму: — Это ведь Ахмед с тобой был? Чего он так быстро смылся-то? Жарко?
— Точно, Ахмед. Гляди-ка, узнал! Э-э-э, он не любит, когда так жарко.
На вид Кариму было лет около сорока. Заросшее жирком смуглое тело с небольшим, но отвисшим животиком, делало его почти квадратным.
— Игорёша! Ах, Игорёша! Такой гость! — радостно кивал Карим. — Надо это дело отметить! Хлеб-соль кушать, пиво пить! Игорёша, дорогой, как я рад тебя видеть! Или, может, что покрепче хочешь? Водочки, а? Так надо Петровичу сказать, — он мигом слетает! И друга твоего приглашаю, пусть тоже гостем будет. Как, говоришь, его зовут? Никитос?
— Вообще-то, меня Никита зовут, — поморщился Кошкин.
— Никита? — Карим непонимающе посмотрел на Игоря.
Тот громко захохотал, хлопая себя руками по ляжкам.
— Каримчик!.. Никита и Никитос — почти одно и то же.
— Да-а?..
Казах с сомнением покачал головой, а потом повернулся к Кошкину:
— Зачем столько имён сразу?
— Да одно у меня имя — Никита! — совсем смутился Кошкин. — Просто Игорь так дразнится. Меня зовут Никита.
— Ага! — наконец понял Карим и расплылся в улыбке. — Никита? Хорошо! Будешь водку пить, Никита?
— Да ты что, Каримчик!! — возмутился Игорь. — Какая ему сейчас водка?! Никитос ещё молодой. Ему и пиво-то нельзя! А то сержант расстреляет. Публично! И прямо в задницу! Ох и любишь же ты людей спаивать. Помню-помню твою дурацкую привычку!..
— Зачем «дурацкую привычку»? — хитро сощурился Карим. — Что ты говоришь, Игорёша?! Гость! Как не угостить гостя?!
— Да ладно тебе, — «гость»! Все у тебя тут гости!! Знаю я тебя… — улыбался Игорь. — Расскажи лучше, как живёшь?
— Как-как?! Хорошо живу. Вот, тебя увидел, ещё лучше жить буду.
Дверь снова ухнула и широко открылась. В парную заглянул однорукий банщик Петрович.
— Которого тут оставили помочь?
— Меня, — Кошкин подскочил со своего места и спустился вниз. — Чего надо сделать?
— Сиди-сиди! Уже ничего не надо. Барахло ваше я там всё собрал. Иди-ка, погляди, всё ли? Оно там, в раздевалке.
— Ладно, пойду я окунусь, да собираться буду, — Кошкин отчего-то кивнул Игорю, будто спрашивал разрешения.
— Давай, окунись! — ухмыльнулся тот вслед.
Следуя за Петровичем, Кошкин выскользнул из парной.
«Ух! Как здорово пропарился! А теперь надо окунуться под холодненькой водичкой! То-то будет кайф!»


Проходя через зал, Кошкин заметил, что к тем местным добавились ещё трое. Тот, кого Игорь назвал Ахмедом, увидев Никиту, помахал рукой, широко улыбаясь.
В раздевалке Петрович ткнул кривым пальцем в разложенное на скамье армейское барахло. Куски солдатского мыла, несколько мочалок, непонятно откуда взявшиеся двое синих форменных трусов и одна жёлтая майка.
— Вот, — прогундосил банщик, — это всё ваше. Больше, вроде бы, ничего не нашёл.
— Ну и растяпы! — буркнул Кошкин, запихивая всё это «добро» в вещмешок.
Блуждающий взгляд Петровича наконец сконцентрировался на молодом бойце.
— Ну… что, парень? Всё собрал?
— Да вроде бы да. Спасибо, что помогли.
— Ага-ага! Тогда, значит, можешь и домой возвращаться.
— Домой? Ха! Если бы домой.
— Ну да, ну да! Ты же служивый. — Петрович тупо расплылся в улыбке, выставив свои жёлтые клыки. — Солдат! Ну, тогда ступай, парень, к себе. Отдыхай.
— Если бы ещё и отдыхать! — вздохнул Кошкин. — Может, всё-таки, что-то сделать надо?
— Не-не-не! Ничего не надо. Иди, парень.
— Ну, раз ничего не надо, тогда я ещё окунусь и буду собираться.
— Давай-давай, иди. Только ты это… Ты побыстрее давай! Я тут уже закрываю всё. Вот так! Ты давай побыстрее…
— Так вы же говорили, что до восьми будете работать? — удивился Кошкин.
Петровича словно подменили, прямо на глазах.
— Ничего не знаю! — сердито затряс он своей бородёнкой. — Какое тебе дело? У меня рабочий день уже кончился! Вас таких много тут шастает!!
— Ну, ладно, раз так… — озадаченно протянул Кошкин.
«Чего это он так взъелся? Сказал бы сразу, я бы и не сидел тут столько времени напрасно».
— Хорошо! Я сейчас. Мигом!
Петрович, шамкая ртом и рассерженно бормоча что-то себе под нос, направился в подсобку.
«И ладно! Мне же лучше! Быстрее вернусь».
Запихнув вещмешок в кабинку, Кошкин уже было направился в зал, но по дороге решил заскочить в туалет.
И вот тут-то, пока он «журчал», кто-то вышел в раздевалку из зала и громко позвал:
— Петрович! Ты где? Петрович!
— Тута я! — послышался заискивающий голос банщика.
— Ну, чё? Все ушли, Петрович?
— Так как же все? Тут у меня ещё ребята моются. Не-ет, как же все?
— Какие-такие ребята? Эти ребята с нами.
— Нет-нет, не эти, — гнусавил банщик. — Тут парень ещё крутится. Мне его командир оставил. В помощники.
— Ладно, разберёмся.
— А так, кажись, все!
— Вот и хорошо, дорогой! Вот твои пол-литра, как обычно.
— Спасибочко! Дай бог здоровьица!..
— Ладно… Давай иди-ка отдыхай. Ключ, как обычно, занесут.
— Вы это… котёл больше не включайте сегодня… Ни к чему оно.
— Ладно-ладно, договорились!
— Он и так весь день сегодня кочегарил. Так что, ты, Ахмед, его не трогай больше…
— Да-да, понятно! Ну давай Петрович, иди отдыхай!
— Ну, я пойду?
— Иди-иди, дорогой!
— Так вы это…
— Всё будет как надо!
…Стукнула входная дверь. Скрежет задвигаемого засова.
Босые ноги прошлёпали по линолеумовому покрытию пола.


Когда шаги стихли, Кошкин осторожно вышел из туалета.
«Во, блин! Плут старый! — думал Кошкин. — И какого чёрта я тут всё это время торчал, а? Ну нет же, чтоб этому козлу бородатому так и сказать сержанту: мол, так и так, свои делишки тут имеются. Все бы его поняли! Сразу! А мне теперь тащиться пешком. Старый хрыч, взял меня и «подставил».
Гадство!
Ладно, если выдвинуться сейчас, то, может, удастся ещё часок-другой прикорнуть в казарме, до вечернего построения…»
Схватив мочалку и мыло, Кошкин быстро направился в зал.
С уходом Петровича, в зале произошли кое-какие интересные изменения.
На одном из кафельных топчанов была разложена клеёнка, уставленная всевозможной закуской. Колоннада разнокалиберных бутылок возвышалась в центре этой импровизированной скатерти-самобранки.
Игорь спокойно мылся в противоположном углу, совершенно не обращая внимания на готовящееся застолье.
— А! Вот и служивый отыскался! — Ахмед приглашающим жестом указал на стол. — Иди, дорогой. Садись с нами.
— Спасибо! — Кошкин громыхнул своей шайкой, присоединяясь к Игорю. — Большое спасибо, но, извините, времени уже нет.
— Эй?! Как так — времени нет?! Какого времени нет?! Почему времени нет?! Сядем, дорогой, посидим, угощение опробуем.
— Спасибо… — замялся Кошкин.
Всё-таки неудобно отказывать, когда так рьяно приглашают. Никита вопросительно посмотрел на Игоря.
— Обычай! — ухмыльнулся тот. — Хочешь, так иди. Только водяры не хлещи, я тебя до части тащить не собираюсь!
— Да что ты!.. Какая водка? Какие посиделки? Мне уже возвращаться пора.
— Ну, смотри сам. Мне-то, в общем-то, всё равно.
— А ты тоже сейчас пойдёшь?
— Пожалуй. Что ещё тут делать?
— Ну, тогда давай вместе и двинемся, — обрадовался Кошкин и принялся намыливать мочалку.
«Всё-таки вдвоём идти веселее будет».
Карим и Ахмед явно помрачнели. Как будто всё это «застолье» без воинов обойтись не могло.
— Ай, нехорошо! — послышался горестный голос.
— Подошедший сзади Ахмед цокнул языком и покачал головой.
— Так служба, сам понимаешь, — Кошкин опять обернулся к Игорю, ища поддержки.
Однако, Игорь почему-то странно молчал, с любопытством косясь на происходящее.
— Зря, — сокрушённо покачал головой Ахмед. — Очень зря, дорогой! Так гость не делает. Посидели бы. Ещё бы потом попарились.
«Ну какой я им гость, в самом-то деле?!» — подумал Кошкин.
Игорь фыркнул, но продолжил сосредоточенно растирать ноги мочалкой.
— А там бы я вас прямо до части довёз.
— Да?! Может, правда, Игорь, посидим тогда? — спросил Кошкин, соблазнённый предложением подвезти до самой части.
Ему вдруг показалось, что Игоря разбирает смех, но он сдерживает себя:
— Как хочешь, Никитос, как хочешь…
— Давайте пацаны, оставайтесь! — сразу обрадовался Ахмед.
Быстро прикинув в уме все «за» и «против», Кошкин всё-таки решил, что лучше будет вернуться в часть прямо сейчас. «Кто его знает, когда закончится эта вечеринка и в каком состоянии будет Ахмед? Подвезёт ли — это ещё вопрос, а вот сержант Долгих задницу мне надерёт без всяких промежуточных вопросов».
— Спасибо Ахмед, но… не могу я остаться. Меня сержант потом затрахает, если задержусь ещё.
— Ай, ай, ай, ай… — опять зацокал он языком. — Ах, какой нехороший этот твой сержант.
— Служба Ахмед, сам ведь был в армии, да?..
— Был, был. Эх. Ну, что поделаешь. Жалко. Может, в следующий раз, а?
— Конечно! Обязательно! — сдуру пообещал Кошкин.
«Что «в следующий раз»? — одёрнул он себя. — Ещё чего! Не собираюсь же я вот так оставаться здесь каждую субботу! Вот ведь ситуёвина, блин!.. Какие люди гостеприимные оказались! Как-то неудобно всё получилось. Нехорошо. Ломался перед ними, как сдобный пряник…»
Только одного Кошкин не мог понять — почему Игорь всё время молчит? Странно. И взгляд у него какой-то «не такой», хитрый, что ли… «Во головоломка-то… О чём он всё это время думает?!.»


Ахмед, топчущийся рядом, с сожалением глядел, как Кошкин мылся. Затем предложил:
— Эй! Давай помогу. Спину потру.
Не то чтобы Кошкин был скромником каким, но просить кого-то потереть себе спину ему как-то не приходилось.
— Ну… ну, помоги.
Ахмед взялся за дело как-то уж чересчур основательно, чем ещё больше смутил бедного Никиту.
Он возюкал мочалкой по его спине, доставая аж до задницы. И это продолжалось минут десять. Кошкин стоял, как идиот, и ждал, когда уж он там натрётся-то… Ахмед, как будто нарочно, то и дело останавливался и начинал намыливать мочалку по-новому.
Кошкин нетерпеливо оглянулся. Ну, сколько уже можно-то? Трёт, трёт… До дыр что ли? Это становилось уже утомительным.
«Странные какие-то у них обычаи, ей-богу… Может, надо сказать ему как-то, что, мол: спасибо-достаточно?»
Наконец, Ахмед выпустил Кошкина из рук. Предательски краснея, тот пробормотал ему что-то и торопливо кивнул головой в благодарность, а затем стал быстро ополаскиваться из шайки холодной водой.
За всё это время Игорь не проронил ни слова.
Но Кошкин чувствовал, что он посматривал на всё это с какой-то ехидной улыбочкой.
Странно… Век живи — век обалдевай…


Игорь и Никита вышли на раскалённую за день улицу. Чахлые деревца, растущие по обочинам дороги, явно халявили, так как никакой тени от них не было и в помине.
Прямо из дверей бани Игорь направился к стеклянному киоску, стоящему неподалёку. Перекинув вещмешок с одного плеча на другое, Кошкин потащился вслед за дембелем.
— Пить что будешь? — спросил тот, рассматривая этикетки на бутылках, что были выставлены на уличной витрине.
— Не, спасибо, я не хочу.
— А чего так? Я вот после бани могу целое ведро выпить.
— Так и я, может быть, могу. — Кошкин демонстративно хлопнул себя по пустому карману штанов. — Только у нас ангина. Денег нет, глотать не на что!
— Тьфу ты! — отмахнулся Игорь. — Что ты мне тут рассказываешь? А то я не знаю, что у молодого вечно денег нет. Что пить будешь, спрашиваю?
…Купив две двухлитровых запотевших бутылки «Колы», они неторопливо зашагали дальше, прихлёбывая на ходу из горла.
Из динамиков следующего киоска истошно надрывался на всю улицу «Scooter», изумлённо вопрошая о чём-то проходящих мимо людей.
— Пойдём глянем? — предложил Игорь. — Столько времени ничего путёвого не слушал!
— Ну, давай глянем, — не очень-то искренне согласился Кошкин.
«Ему-то что? Припрётся в часть, когда душенька пожелает, ляжет на коечку и будет «давить массу» до самого утра».
Слегка постукивая каблуком ботинка в такт музыки, Игорь внимательно рассматривал уставленный сидюками киоск, то и дело восклицая:
— Во!.. Смотри-ка, сколько всего нового появилось!
Наконец, еле дождавшись, когда он отлипнет от киоска, Кошкин двинул в сторону загородного шоссе. Но Игорь окликнул:
— Ты куда это рванул?
— Как куда? На шоссе.
— Зачем туда-то? — удивился Игорь. — Можно ведь короче пройти, если напрямую.
— А разве есть дорога короче? Я не знал.
Впрочем, откуда Кошкину было это знать? Он и не ходил тут ни разу.
— Пойдём, покажу. А то кто его знает, может быть, ещё раз пешком топать придётся.
— Может, лучше по шоссе? Глядишь, кто и подвезёт?
— Ага! Размечтался! Сколько раз по нему бегал, ну хоть бы кто-нибудь остановился! Говорю тебе — пойдём коротким путём.


Поплутав по каким-то узким переулкам деревянных домишек и колючих изгородей, они вышли на окраину.
— Ох!.. — невольно выдохнул Кошкин.
Летний вечер был в самом разгаре. Гривы буйной листвы, казалось, всё время тянутся к людям, как к спасительном источнику, и просят пить.
На прокалённом за день небе — ни единого облачка. Оно казалось бескрайним, не имевшим границ океаном. Под «водами верхними», насколько хватало взгляда, расстилалась равнина буро-зелёной степи. Это было красиво настолько, что казалось неправдоподобным!..
— Во-он, видишь? — Игорь протянул руку в сторону оплывающих в потоках горячего воздуха призрачно белевших силуэтов каких-то строений. — Это и есть наша часть.
— А шоссе где?
— Шоссе? Оно делает круг и подходит с другой стороны. Поэтому и говорю, что так идти намного ближе.
— Слушай!! Как здорово!..
Кошкин раскинул руки, словно хотел объять два этих безбрежных океана, степь и небо. — Красота-то какая!
— А! — отмахнулся Игорь. — Я на эту красоту два года уже пялюсь. Надоело! Уже вот где всё стоит!
— Ну да, ну да… — Кошкин смутился своему порыву.
— Ну, пойдём что ли? По дороге любоваться будешь… — буркнул Игорь и стал спускаться с небольшого пригорка окраины.
— Пойдём, — вздохнул Кошкин. — Нести нас, похоже, никто не собирается.
Какое-то время шли молча. Кошкин вдыхал сладковатый, незнакомо-горячий запах травы и задирал голову, чтобы рассмотреть парившие в вышине чёрные точки охотившихся коршунов.
Игорь снисходительно покачал головой, когда Кошкин споткнулся в третий раз.
— Ты лучше под ноги себе смотри. Башку ведь свернёшь! Ну чего ты тут такого увидел?
— Не знаю. Просто… — пожал плечами Кошкин. — Ты где так загорел?
— У нас. В смысле: на «точке». Это в горах.
— А-а, понятно, — сказал Кошкин, хотя ему не было ничего понятно.
Он прислушался к себе, к своим ощущениям. Хорошо-то как! Приятная лень и истома переполняли всё тело, прямо-таки поскрипывающее от чистоты после бани. Но в голове была удивительная лёгкость и прозрачность, отчего казалось, что всё на свете устроено хорошо и даже замечательно. Природа томилась в ожидании ночной прохлады. А его проблемы, ещё сегодня одолевавшие, стали казаться смешными и таяли как дым. Да… Вообще-то, удивительно, как совершенно незнакомый человек, которого Кошкин и знать-то не знал до сегодняшнего дня, — вдруг, словно следуя какой-то магии, существующей лишь мгновенье, становится таким понятным и близким. Вот так, кажется, идти бы и идти рядом с ним…
Трудно объяснить, откуда берётся это пьянящее чувство безмерного доверия.
Сейчас, в эту минуту, Кошкин понял, насколько напряжённым и тяжёлым для него было это время в армии. С самого первого дня. Он жил, подчиняясь некоему драйву. Словно внутри точно и размеренно пульсировал какой-то механизм, выдавая собственные безусловные команды подчинения. Кошкин даже представил себе напичканный сложными микросхемами маленький алюминиевый кубик, на гранях которого было выгравировано: «Сделано в России. Срок действия — 2 года».
«Наверное, этот дурманно-сладковатый запах здорово вдарил мне в голову — одёрнул себя он. — Иначе откуда все эти глупости? Похоже, такое состояние и называют — раз-вез-ло. Надо бы собраться и немного прийти в норму».
— Какой странный запах, Игорь, просто голова идёт кругом.
— Степь как степь, — пожал тот плечами. — Она всегда так пахнет летом.
— Всё равно необычно. Такое ощущение, будто сто грамм опрокинул.
Игорь неопределённо хмыкнул.
— Интересно, который уже час? Успеем до развода или нет?
Игорь пропустил вопрос Кошкина мимо ушей.
Прищурившись, Кошкин посмотрел вдаль, но плывущий белый мираж в виде части всё ещё маячил где-то на линии горизонта.
— Похоже, не успеем.
— Успеем… — отмахнулся Игорь.
Они снова замолчали.
Набежавший лёгкий ветерок шуршал длинными стеблями бурой травы. Прятавшиеся в траве цикады выводили свою пронзительно-хрустальную трель.
Чуть заметно улыбаясь своим мыслям, Игорь произнёс:
— Наши сейчас, наверное, ужинать собрались…
— Скучаешь?
Игорь неопределённо пожал плечами.
Сейчас он совсем стал похож на мальчишку-подростка. От той взрослости, что была ещё несколько часов назад, не осталось и следа. Серые глаза его смотрели спокойно и грустно.
Кошкин задумался:
«Буду ли я скучать по тем, кого оставлю здесь, в части, когда грянет моё время?»
— Скучаю? — вывел его из раздумий голос Игоря. — Ну не знаю — наверное. Всё-таки, как-никак, полтора года вместе… В общем-то, даже и не верится ещё, что я их больше не увижу. Кажется, вот побуду тут маленько, домой съезжу и — обратно, туда.
— Ну да, срок-то действительно не маленький.
— Не маленький, — согласно кивнул он.
— Хотя, знаешь: у нас, в учебке молодняка самым худшим считается попасть именно вот на такую точку, которая тут, в горах.
— Да? А чего ж так?
— Хм-м, ну-у-у… всякое болтают про такие места. В общем, зашугали нас хорошенько.
— Серьёзно? И что болтали?
— Разное… Говорили, что на точках дедовщина беспредельная.
Игорь хмыкнул:
— А что для тебя «беспредельная дедовщина»?
Кошкин пожал плечами.
«Скользкий вопрос. На него — как ни ответь — всё равно будешь выглядеть «маменькиным сынком», которому «плохие мальчики» щёлкнули по носу».
— Ну-у-у… — вновь протянул Кошкин, — Ну что ты, не знаешь что ли?
— Знаю. Просто хотелось бы узнать, что это такое для тебя, — усмехнулся Игорь. — Всегда одно и то же. Пока сам молодой, кажется, что всё это несправедливо. А когда «дедом» станешь, ведь по-другому запоёшь?
— По-другому? Вряд ли…
— А ты уверен? Мне-то всё равно теперь. Я в эти игры уже отыгрался и завтра помашу тебе ручкой на прощание. Пацаны с нашего призыва в своё время точно так же говорили — прямо как ты сейчас. А через год — передумали, однако. Что-то через год будешь делать ты сам?
«Хм-м… Логично…» — подумал Кошкин. И, потягивая воду из бутылки, опять окунулся с головой в свои мысли.


«Ну почему мне с этим дембелем так легко и просто? — спрашивал он сам себя. — Обычно я держу своё мнение при себе, особо ни с кем не откровенничаю, да ещё на такую скользкую тему. А тут? Может, это степной запах так на меня подействовал? А может, Игорь и впрямь хороший парень? Спокойный, уверенный, говорит на равных. Ну естественно — ему теперь трын-трава. Сейчас он вполне может позволить себе быть тем, кто есть на самом деле. А не тем, кем должен был казаться. Все эти дурацкие игры в «положено — не положено», «духов и дедов». Разве сейчас они его интересуют?..
Дембель… Загадочный дембель, который завтра едет домой. Кто это?! Друг? Враг? Фантом? Закономерность? Принцип? Данность? Освобождение? Сама Судьба?
Это — словно попутчик в купе вагона, что несётся в ночную даль. Какая разница, что ты скажешь сегодня этому случайному собеседнику? Какое дело до того, что он подумает о тебе? Скоро рассвет, и незнакомец сойдёт на ближайшем полустанке, унося весь этот разговор с собой. Потом слова постепенно превратятся в ветер и мягко развеются по бесконечной железной колее. А ты продолжишь свой путь в одиноком вагоне — влекомый вечным жизненным теченьем — туда, к своей гробовой доске. Влекомый силой перемен — неважно… И в самом деле — имеет ли значение: стоишь ли ты на перроне вокзала, глядя вслед уходящему поезду, или сам мчишься в нём, уносясь прочь от своего настоящего всё дальше и дальше… до последнего своего полустанка…»
— Тебя тоже гоняли? — спросил Кошкин в упор, не боясь пошатнуть снисходительную флегматичность своего попутчика.
— Да всяко бывало… Особенно тут, в части.
— А там, «в горах»?
— Не, там ничего такого не было.
— Неужели так всё гладко было? — недоверчиво добивался Кошкин, вспоминая все те рассказы, которыми запугивали молодняк в учебке.
— Гладко нигде не бывает. Ну, Никитос, тебя и повело! Правила везде одинаковые: пока молодой — вся чёрная работа твоя. Но в этом есть свой резон. Согласись?
Кошкину пришлось согласиться.
— И ты тоже молодых гонял?
— Ты так спрашиваешь, будто только сейчас из института благородных девиц, — вновь усмехнулся Игорь. — Эх, Никитос-Никитос! Какой же ты ещё молодой и глупый! «Гонять»? Подобрал же слово! На самом деле всё совсем не так. Хотя, я думаю, ты и сам это понимаешь. Видишь ли — те маленькие гарнизоны, типа наших, это совсем не то что большая часть. Когда всего двенадцать человек, тут уж прикинуться шлангом тебе никак не удастся, как не старайся. Все знают, что они должны делать — и если кто-то дурака валяет, то это видно сразу же. Поэтому — хочешь ты или нет — приходится принимать правила игры: делать, что от тебя требуется и жить так, как живут остальные. По-другому и не бывает. Только не все это сразу понимают. Вот и приходится молодых учить. Понимаешь: учить, а не «гонять».
— Понятно… — решил «замять для ясности» Кошкин.
— Хотя, везде, наверное, всё по-разному.
— Слушай, так значит, там — «в горах» — вас было только двенадцать человек? И это всё? Ведь это, наверное, тяжело…
— Почему ты так подумал?
— Я привык, что вокруг всегда много людей. Это, конечно, может надоедать, порой может даже раздражать, но я из тех, про кого говорят: «человек — животное общественное».
— Ничего, это в первое время тяжело, а потом привыкнешь! — улыбнулся Игорь.
— Ну да, ко всему привыкаешь.
— Не всем, конечно, нравятся некоторые… м-м-м-м… особенности. Но, сам понимаешь, выбор небольшой: либо привыкаешь сам, либо тебя заставляют привыкнуть.
— Некоторые… особенности?
— Ну да… У вас тут, в учебке, свои особенности. В батальоне — другие. В автобате — ещё какие-нибудь. У нас были свои…
«И чего это он так странно улыбается? — вдруг подумал Кошкин. — Надо как-то свильнуть с этой темы. Разговор и впрямь скользкий какой-то».
— Слушай, Игорь, эти твои… знакомые. Странные они какие-то.
— Знакомые?
— Ну да. Карим и Ахмед. Откуда ты их знаешь?
— Да ещё по моей духанке. Там же, в бане и познакомились.
— Странно.
— Что «странно»?
— Знаешь, не первый раз уже в бане бываю и никак не могу понять: чего местные лезут мыться тогда, когда вся часть тут плещется? И не лень им, в тесноте, с солдатнёй толкаться? Ну, подождали бы немного.
— Значит, есть охота, — пожал плечами Игорь. — Они, похоже, всё это время, по субботам там и трутся.
— Слушай, а зачем?
— Ну как «зачем»? На солдатиков голых полюбоваться.
— На что-о-о-о?..
Кошкин потерял дар речи и в очередной раз споткнулся, запутавшись сапогом в траве.


Игорь глянул на Кошкина как на убогого, но всё же промолчал.
— Так они что?.. Они это?.. Того?.. — Кошкин сделал неопределённый жест рукой.
Видно, истолковав его правильно, Игорь нервно кивнул:
— Ага! Того. Того самого!!!
Кошкин недоверчиво посмотрел на дембеля. Шутит что ли? И главное, говорит об этом так, что как будто это сам Кошкин понёс сейчас какую-то ахинею. Ничего не понять… Приколы у него, что ли, такие? Ведь наверняка приколы! А как ещё следует это истолковать?!
— Между прочим, — продолжил Игорь, — ты Ахмеду очень понравился. Даже просил познакомить. Помнишь Ахмеда? Он ещё спину тебе тёр. Вот я как раз о нём и говорю. Как он тебе, кстати?
— А? Что?!..
«Тьфу, ёб твою мать!.. Что он такое несёт-то?! «Кока-кола» по мозгам шарахнула, что ли? Ну да, конечно же прикалывается! Ничего другого и быть не может!.. Или может?»
Игорь ухмыляясь, то и дело поворачивал голову, следя за тем, какое впечатление произвели на Кошкина его слова.
«Ну, вот ведь гад! Сейчас рассмеётся и закончит каким-нибудь анекдотом».
— Чё замолчал-то? — подавляя смех, поинтересовался Игорь.
— Ну… — Кошкин некстати поперхнулся и закашлялся. — Ну и шуточки же у тебя! Дурацкие!
— Какие шуточки? Ахмед вообще отпускать тебя не хотел! Я тебе говорю!..
— Да отстань ты!
— Точно тебе говорю! — он продолжал внимательно следить за реакцией Кошкина. — Слышал бы ты, Никитос, как он уговаривал, чтобы я позвал тебя посидеть с ними! Водяры жахнуть. И не только… А я просто не стал во всё это вмешиваться. Ну ты, наверное, и сам понял. Я ж тоже видел, какими глазами ты на меня глядел в тот момент. А я не вмешивался. Я вам не сутенёр.
«Нет!!! Что он говорит такое, а?! Он что, совсем уже?! Разве этим шутят?! Да ещё и так, как он»?!.
Горячая волна стыда захлестнула Кошкина с головой.
«Что за херня?! Блядство!!!»


— А ты откуда знаешь, что они педики? — отчаянно, с вызывающим намёком спросил Кошкин, глядя Игорю прямо в глаза.
— Да уж знаю, — абсолютно спокойно отозвался тот. — Они ещё по моей духанке там тёрлись, потому и знаю. Ахмед, тот вообще на таких пацанов как ты, сильно западает. Прямо слюнями захлёбывается! Только ему всё как-то не везёт, Никитос… Все вы, блин, какие-то замороченные. Переусложнённые. Как будто, если вдруг что, то прямо сразу конец света наступит. Каталажка. Хрен вас, таких, разбери…
— Каких «таких», Игорь? Ты о чём?
— О таких, как ты, разумеется. А ты всё ещё не допетрил, да?
Кошкину пришлось на время заткнуться, чтоб осмыслить всё это наваждение. Сделав нервный, глубокий глоток из бутылки, он опять поперхнулся и закашлялся до слёз. Игорь молча наблюдал, слегка склонив голову набок, тихонько ухмыляясь.
— Игорёш, ты… ты только не обижайся, ладно? — осторожно начал Кошкин, насилу прокашлявшись. — Может, это у меня что-то с ушами случилось… а может быть, с головой. Ты только не обижайся, договорились?
— Чего?
— Ну, ты только не обижайся, хорошо?
— Ну?
Кошкин всё всматривался в него, пытаясь хоть как-то угадать, какой же будет реакция. Но лицо Игоря оставалась непроницаемым.
Тяжело вздохнув и вытерев мокрые глаза, Кошкин продолжил лепетать дальше:
— Ну, это… Ты тоже, там, в бане, кого-нибудь? — бедный пацан мучительно подбирал выражения, стараясь вырулить в менее оскорбительную сторону. — Ну, то есть, у тебя там кто-то был, да?..
— То есть, ебал ли я там кого-нибудь? — подытожил эту словесную кашу Игорь, разом поставив всё на свои места.
— Ну… в общем — да… — пришлось согласиться.
— Было такое дело, — кивнул Игорь.
Кошкин в ужасе смотрел на него.
«Ноль эмоций. Блин, и как ему это удаётся? Он ведёт себя так, словно ничего такого, необычного, в его словах нет».
— Да?..
— Да.
Его простота была просто обезоруживающей. «И что надо говорить теперь? А вот теперь-то, по-видимому, надо «делать ноги»! К чёртовой матери все эти разговоры!»
— Ну и чего ты так задёргался? — наконец рассмеялся Игорь. — Ты что думаешь, я про это каждому встречному подхожу и рассказываю?
— Полагаю, что нет… — понимающе закивал Кошкин, а про себя подумал: «Ну, вообще-то, я и есть первый встречный».
— Ну вот и всё. И нефиг так дёргаться, как уж на сковородке. Смотри, сейчас вон бутылку опрокинешь. Дай-ка мне отхлебнуть дэцел, аж в горле от тебя пересохло.
Кошкин осторожно протянул бутылку. Придав голосу мягкость, на которую только был способен сейчас, он спросил:
— Игорёш, ты что, гей, да?
Тот неопределённо хмыкнул, а потом сделал то, чего Кошкин совсем не ожидал.
Резко остановился, взял Кошкина за локоть и, развернув, посмотрел на него в упор.
— А ты? — тихо спросил он.
— Я?!!
— Ну да, ты! — он уже не спрашивал, он утверждал.
— Нет!.. Конечно, нет!! Нет!!!
— Херня! — абсолютно спокойно улыбнулся он, как будто разговор шёл «о птичках». — Я ведь сразу так подумал, когда ты в парилке на мой хуй уставился! Думал, дыру там протрёшь! Еле сдержался!
— Я?!! Да ты что?! Ты что?! Никуда я не смотрел! С чего ты взял?!
— В таких взглядах ошибиться невозможно, Никитос, — пожал плечами Игорь. — Не хочешь говорить, так и не говори. Всё и так ясно.
Кошкин уже не знал, что делать…
«Оказывается, он не спал, а наблюдал за мною! Ну конечно — прикрыл глазищи-то свои серые ладонью и — посматривал из-под неё. А я-то!… Ну теперь — всё… Мне — крышка!»
Игорь заговорщицки подмигнул:
— Ну, и как?
— Что «как»?
— Мой хуй тебе понравился?
— Да пошёл ты!..
— А что, хочешь сказать, — нет?
Игорь взял Кошкина за плечи и, глядя прямо в глаза, уже совсем серьёзно, без тени улыбки повторил:
— Скажи, что — нет, не смотрел? Скажи, что не хотел дотронуться? Скажи, что тебе было всё равно? Ну? Скажи мне об этом!
Кошкин, чуть не плача смотрел Игорю в глаза и видел собственное отражение…
— Пусти! — наконец выдохнул он, пытаясь сбросить с плеч дембельские руки. — Какого хрена?..
— А так?
Игорь спокойно обнял и поцеловал Кошкина в плотно сомкнутые губы.
Упершись руками в его грудь, Кошкин в ужасе отодвинулся:
— Ты!.. Ты!.. Да ты…
А чего «ты», он и сам не знал, ошарашенный.
— Ну что — ещё?
Руки Игоря вновь обвили кошкинские плечи. Нагнувшись, Игорь снова поцеловал Кошкина — но на этот раз, похоже, он не собирался останавливаться. Этот поцелуй длился, длился, длился… И плотно сомкнутые губы Кошкина как-то сами собой раскрылись навстречу.
Наконец, чуть отстранившись, Игорь прошептал, обдавая Кошкина своим горячим дыханием:
— А так?


Кошкин колебался в безумной схватке с самим собой.
«Что же он делает?! Господи, если кто-то узнает… легче будет повеситься! Бежать! Вывернуться и бежать! Не оглядываясь! Что он выставился?! Чего ждёт?! Он что, думает, что я сейчас кинусь ему на шею?! Придурок!!!
Сволочь! Гад!
Смотрит… Ждёт…»
— Ну?..
На губах Игоря вновь заиграла улыбка.
«Самоуверенный гад!
Смотрит. Ждёт. Спокойный, как танк!»
— Ну, что, попробуем ещё разок?
«Сказать ему, чтобы катился ко всем чертям?! Обложить матом?! И потом сразу съездить по роже?!
Гад! Самоуверенная сволочь!
«Попробуем ещё разок»?!! Он что, ждёт, что я отвечу: попробуем?! Паду пред ним ниц, ударюсь оземь, скину штаны и разбросаю ноги?! Ну уж никогда!!!
Сейчас я скажу всё, что о тебе думаю! Сейчас!..»
— Попробуем… — Кошкин обнял Игоря и потянулся к нему губами.
«Что это?!..» — ещё успел в ужасе подумать он. — «Что я делаю?!» Но крупинка здравой мысли мгновенно взвилась куда-то ввысь и стремительно растворилась в воздушном пространстве…
«Попробуем…» — это было как не его. Другие слова теснились в голове, а выдохнулось почему-то именно это. Как «будь что будет».


Кошкин смялся — а точнее говоря, сдался и, оторвавшись от губ, по-детски преданно и слепо, как щенок, лизнул желанную щёку. Это была самая лучшая в мире щека — наконец Кошкин смог себе хоть в чём-то признаться… Он не мог её не лизнуть: она застила весь свет и даже степные красоты, которыми он только что наслаждался вслух. «Будь что будет». Это было необычное ощущение, совсем незнакомое и… абсолютно естественное. Оно стремительно рождалось откуда-то изнутри. Пусть он знает… Игорь это оценил по-своему и стал медленно покрывать Кошкина губами: от шеи и выше, пока вновь не дошёл до губ. Его хватка обмякла и перешла в трепетность. Кошкин разрывался между ощущениями страсти и ужаса. В такое влип и ничего не сделал!.. Сам виноват, сам!.. Ему, Кошкину, было стыдно за двоих — что же они делали друг с другом, что?! Как это возможно?.. Бедный пацан пылал от конфуза и близости, от невыразимой неловкости за всё, что позволяет себе Игорь, и как он сам способен это принимать. Новые чувства проникали внутрь двух распалённых тел глубокими глотками, как сладкая вода из бутылки, натеплившаяся за вечер, в изжаждавшегося труженика в полынной степи. Эта тёплая щекочущая явь щадила горло, но не утоляла, она заставляла болезненно морщиться (ну перегрелась, а другой-то нет!) и в то же время радовала, ласкала, спасала от суши и мыслей о жажде, от одинокой тоски по этой яви… Она была жизнь.
Последние всплески здравого смысла всё ещё пытались пробиться наружу — куда там! Игорь зацеловал их, вобрал в себя своими страстными губами. Его нежная шершавость, вкус его кожи… желанный солдатский ужин в виде тела чужого парня! Это была смесь запахов — банных веников и смолистого дерева, дурмана степной полыни и густого марева горячей парилки, дыма из труб далёких пригородных жилищ, терпкого вкуса «Кока-колы» на губах, который теперь не забыть уже никогда… И этот бесценный дар, состоящий из одного чистого смуглого тела под знойным вечерним небом. Эта струйка курчавых волос, спускающаяся туда, в бездну… о которой можно было когда-то, ещё днём в душном мареве парилки, лишь мечтать, мечтать… до слёз, до самоистязания, стыдливо, укромно и одиноко…
Игорь изогнулся, обхватил плечи Кошкина и увлёк того за собой вниз, на прогретую жёсткую землю, накрытую муравчатым войлоком. На кошму из трав, образовавшую порочно-гостеприимное ристалище, «дух» и «дембель» рухнули рядом, целуясь и обнимаясь. Теперь они были едины, слиты в одну движущуюся часть… и становились неразрывны. Из этой омутовой полутьмы они выныривали, чтоб лишь глотнуть воздуха и вновь нырнуть туда с головой. Все звуки перекрывали удары колотящихся сердец. Гимнастёрка на Кошкине уже давно распалась в стороны, и губы Игоря мягко перемещались по открытой груди, животу, дальше, дальше. Ремень… Пуговицы… Улетающий в никуда здравый смысл… Брюки позорно стянуты на колени, вместе с трусами… Скоро, скоро… уже… Его подушечки пальцев, их неожиданная трепетность, огнём скользящая по самой чувственной, живой ране… Это безумное желание… нехватка воздуха, стон, стиснутые зубы… и вот уже пальцы уступают кончику языка… пронизывающему спазмы, рождая дикое желание получить большее, абсолютное… Продолжая, сцепившись, возиться в густой траве, они сами превратились в единые движения, рвущие все преграды, и эти движения стали постепенно переходить в ритм — замедленный и томный, напоминающий гибкие экзотические танцы охотящихся хищников в тропических джунглях… Колосс, демиург, дарящий задыхающемуся Кошкину чувство острой и нестерпимо сладкой боли, переходящей в судорожно-экстатический спазм, который постепенно сменило иное чувство, первое в жизни: абсолют скользящей заполненности, выдирающий за волосы в иной мир, властно уводящий из одиночества — он жил, напряжённый, пульсирующий, образовываясь из самого себя, рождаясь внутри собственного тела… Движения… Танцы… Медленные, бесконечно медленные, роковые, изматывающие и в то же время властно пикетирующие все уже ведомые когда-то ощущения, центростремительно вбирающие всю жизнь вокруг себя… и вот они почти уже лёгкие, невесомые, влажные… а язык и губы уже вновь ловят шею, нежно впиваются в неё, как в котёнка, дотягиваются постепенно до ушей, щёк, губ, дыхание соединяется с дыханием, ладони скользят по груди, животу, спускаясь всё ниже, нежно сжимают, двигаются… с каждым новым проникновением экзотический ритм безумно удваивается со всех сторон и постепенно становится всё более прерывистым, учащённым, глубоким, стихийным… он выворачивает всё наизнанку, доводит до горячих и сладких слёз, капельками беспомощности бьющихся на ресницах и… внезапно две пары ноздрей издают нечто подобное рычанию — оно взрастает с каждой секундой у обоих, не в силах сдержать себя с каждым новым стоном… и вдруг вулканически взрывается тугим каскадом струй: парализованное сознание Кошкина вместе с ним самим и Игорем куда-то проваливается и липко растекается в запредельность…


Рядовой Кошкин появился в казарме учебки уже перед самым вечерним построением. Дотащившись до кровати и скинув вещмешок, брякнулся на Красновскую койку.
— Твою мать! Кошак! — тут же подскочил Димка. — Какого хрена?!
Глянув в лицо Кошкина только что негодующий Краснов хмыкнул:
— Что это ты? Сильно устал?
— Ага. Ты извини, я сейчас слезу.
— Ладно уж, валяйся. Всё равно сейчас сержант «отбиваться» придёт.
— А что, вечернюю прогулку уже отдолбали?
— Да уж полчаса как!
— Ой, хорошо! — устало обрадовался Кошкин. — А то у меня никаких сил нет…
— Вон твоя простынь и наволочка, Кошак. Я под подушку положил.
— Спасибо, Дим.
Краснов озабоченно почесал затылок.
— Что-то ты совсем расклеился. Ноги, что ли, болят?
«…Нет, задница!» — чуть не вырвалось у бедного Кошкина, но он вовремя сдержался, промычав что-то вроде согласия.
— Голодный, поди?
— Угу…
Кошкин совсем забыл, что пропустил ужин. Но сейчас хотелось не есть, а спать…
— Взвод! На вечернюю проверку стройся! — громкий голос сержанта легко перекрыл общий шум казармы.
Народ кинулся на «взлётку» чтоб выстроиться в шеренгу. Собрав остатки сил, Кошкин потащился за ними.
Пока дневальный выкрикивал список личного состава учебного взвода, помечая карандашом присутствующих, сержант прохаживался вдоль шеренги, шевеля губами, пересчитывая бойцов самолично.
Дойдя до Кошкина, сержант остановился. Словно пронизывая рентгеновскими лучами, какое-то время изучал:
— Ну что, Кошкин? По городу шатался?
— Нет.
— Точно?
— Точно.
— Не «точно», а «так точно»! Ладно, вижу, успел до построения.
В этот момент дневальный дочитал список до конца. Выслушав его рапорт, сержант распустил взвод.
Едва тащась к своей кровати, Кошкин подумал, что неплохо было бы пойти в умывальник и хотя бы немного сполоснуться, но сил уже не было.
— Ну и рожа у тебя, Кошачёк! — покачал головой Краснов.
— Чего рожа? — сонно переспросил тот.
— Да как будто тебя выстирали!
— Почти что угадал… — буркнул Кошкин, кое-как залезая на второй этаж.
Утро воскресенья началось как обычно. Дневальный включил свет в казарме и истошным голосом заорал:
— Рота!!! Па-а-адъём!!!
Скрипя койками, бойцы учебных взводов вскакивали, так и недоглядев свои утренние сны. Толкаясь в узких проходах между кроватями, на ходу напяливая на себя штаны, выбегали на «взлётку».
— Быстрее! Быстрее! Шевелите жопами!! — покрикивали сержанты, придавая «ускорения ногой» тем, кто спросонья долго не мог попасть в свой сапог.
Наконец, старший сержант учебки, ни единым словом не отступая от заведённого ритуала, скомандовал:
— Учебная рррота! Смиррррр-на!!!
Подождав несколько секунд, когда стихнут последние шорохи, он прошёлся ровно до половины строя, скользя скучающим взглядом по лицам солдат.
— Через две минуты строимся на улице! Выполнять! Время пошло!
Толкаясь и бухая тяжёлыми сапогами по лестничным ступеням, вся учебка бешено ринулась вниз, чтобы через две минуты выстроиться в ровные шеренги перед крыльцом казармы. Пересчитав своих подопечных уже на улице, сержант скомандовал:
— На утреннюю пробежку, шаго-о-ом… арш!
Словно тяжёлый локомотив, взвод начал медленно разгоняться, набирая скорость по направлению ворот автопарка.
Как всегда, утренняя пробежка проходила по асфальтированной дороге, вдоль бетонного забора местной автобазы. Добежав вместе со взводом до ворот, сержанты спокойно свернули на спортплощадку. Ретивость их мгновенно сошла на нет…
Там, куря и зевая, они будут ждать, когда вверенное им подразделение обогнёт автобазу трижды, а то и четырежды и, тяжело дыша, вернётся обратно.
Добежав до первого поворота, взвод скрылся от бдительных глаз командования — и, по привычке, рассыпался, сменив прыть на прогулочный шаг. Кто-то пристроился к забору, чтобы отлить. Кто-то достал сигареты, закурил. В таком неспешном темпе взвод пройдёт ещё два поворота, но за третьим он вновь преобразуется в стройную колонну, несущуюся «в мыле» на полном ходу.


Никита Кошкин шагал с Красновым и сонно трепался с ним о всякой ерунде, когда кто-то громко окликнул:
— Никито-о-ос!
Кошкин вздрогнул. Только один человек мог так его назвать…
У обочины, держа спортивную сумку в руках, стоял Игорь, приветственно улыбаясь и махая рукой.
И опять сердце Кошкина бешено заколотилось в груди.
Косясь на ребят из взвода, которые на ходу с любопытством вертели головами, он подошёл к Игорю.
— Здорово, Никитос!!
— Привет, Игорь… — Кошкин вдруг покраснел.
Не думал он, что утром ему будет так трудно смотреть Игорю в глаза. Словно он совершил что-то гадкое. Будто бы все на свете знали, что с ним, Кошкиным, было вчера в городе…
— Ну вот, Никитос. Пришёл попрощаться. Сейчас уезжаю.
— Сейчас?.. — сердце гулко бухнуло ещё раз и словно провалилось в сухую яму.
— Ну да, сейчас…
Кошкин вздохнул и замолк.
— Хотел на прощанье ещё раз увидеть тебя, Никитос.
От его слов предательски защипало в глазах.
— Игорёш… — и запнулся, все слова вмиг улетучились из головы.
Игорь молча всматривался в лицо Кошкина.
— Если что не так — не поминай лихом! — наконец, вздохнул он. — Ну, пора мне. Прощай.
Пожали руки и прикоснулись щеками.
Здесь это — обычай хороших друзей…
Игорь чуть скользнул губами по щеке Кошкина.
— Прощай, Никитос!
Развернувшись, он быстрой походкой пошёл к воротам части.
«И это всё?! Вот так — прощай… и всё? После всего, что было?»
А чего же можно тут ещё хотеть? Чего ждать? Он — дембель, он спешит домой. На что же рассчитывать? Да и что, собственно, было? Любовь? Так… — мимолетное наваждение дурманящих степных запахов. Как горько осознавать это. Как горько…
«Так-то, Никита Кошкин… Никитос!..»
Ноги предательски подкосились. Опустившись на бордюр и обхватив колени руками, Кошкин молча смотрел на удаляющуюся фигуру. Какое-то непонятное, тяжёлое чувство большой утраты вдруг навалилось на одинокого Кошкина, сковало как рыбу подо льдом.
«Горе? Какое горе?» — спрашивал он себя, но не получал ответа.
Горе…


— Рядовой Кошкин! А тебе сегодня опять — боевое задание! — ухмыльнулся сержант, намыливая себя мочалкой.
— Как опять?!
— А вот так — ты теперь у нас человек опытный. Кому как не тебе доверить такое ответственное дело?
«Да он что — издевается, что ли?!»
— Ну почему опять я?
— Что за базар, рядовой? Что надо ответить, а?
— Есть… — буркнул Кошкин.
— То-то же.
Посмотрев на его кислую рожу, сержант вдруг смягчился.
— Да ладно тебе, Кошкин! Будто бы я мешки посылаю тебя ворочать! И вообще, я теперь знаю, что ты шарахаться по городу не станешь, не нажрёшься и будешь вовремя. Поэтому я тебя и оставляю. Доверяю уже, понимаешь? Ну что? Есть?
— Есть…
— А раз так, то иди скажи Петровичу, что останешься.
В какую-то секунду Кошкину показалось, что Долгих посмотрел на него как-то не так. Ну, более мягко, что ли… Странно — отчего бы это…
И вдруг — как ответ — в памяти воскресло лицо Игоря Самойлова. Его серые глаза. Его улыбка. Губы…


Кошкин направился в раздевалку в поисках Петровича и — ну и ну! — тут же наткнулся на Ахмеда. Тот, увидев Кошкина, обрадовался, радостно закивал:
— Здравствуй, Никитос! Здравствуй, дорогой!
— Привет, Ахмед.
…его серые глаза. Его улыбка. Губы…
Сделав несколько шагов, Кошкин обернулся. Ахмед смотрел как-то жалобно, просяще…
— Ахмед, — позвал Кошкин после нескольких секунд раздумья.
— Да?
…вкус «Кока-колы» на губах. Из вспотевшей бутылки, купленной в киоске…
— Ты сегодня на машине, Ахмед?
— Да-да, конечно. На машине.
— Ахмед, а… а может, ты подвезёшь? Меня сегодня опять тут тормознули.
Ахмед просиял. Даже руки скрестил на груди:
— Конечно! Конечно, Никитос! Когда скажешь, сразу и отвезу!
— Спасибо. Но я сегодня никуда не тороплюсь, до самого вечера.
— …До самого вечера? — Ахмед несколько замялся.
— Не сможешь? Будешь занят?
— Да не то, чтобы занят… Ну, что-нибудь придумаем! Как тут не придумать!..
— А не надо ничего придумывать, — и Кошкин посмотрел Ахмеду в глаза. — Игорь сказал, что ты хотел познакомиться со мной? Да?
Кошкин увидел, как в глазах Ахмеда мелькнуло сначала непонимание, которое затем сменила робкая надежда.
— Ты согласен? Никитос, ты согласен, дорогой?! Игорь всё сказал тебе?!
— Сказал. Ну, а… а почему бы и не попробовать?.. — Кошкин пожал плечами. — Только, Ахмед, у меня к тебе одна просьба.
— Всё что хочешь!.. Всё что скажешь!.. Ты только скажи…
…степь. Закат. Воздух. Его серые глаза. Его улыбка. Губы. Вкус «Колы» на губах…
Ахмед ждал. Смотрел на Кошкина с собачьим вниманием.
«Прощай, Никитос!» Это были последние слова, у забора. Последний взмах рукой…
— Ахмед! — тихо сказал Кошкин. — Не зови меня больше «Никитосом». Не зови.
— Э-э-э?..
— Меня зовут — Никита.

История № 1 2 3

 

_________________________________________

Константин Ефимов.

E-mail: info@mail